Грань таланта
По-над островом низко торопились кудлатые барашки-облака. Ветер тянул с ближнего ильменя запахом тины, шуршал жухлым чернобылом, ветловым сушняком.
Знакомая стежка привычно вела Тоню через балочку, ериком, мимо согнутой старостью ветлы, огибала глиняный бугор и вдоль межи прямо-прямехонько — к селу, где под разлапистыми осокорями галдели ребята на школьном дворе.
В школу бежала Тоня с охотой. Нравилось строго сидеть за непривычным столом-партой в просторной комнате-классе. Нравилось слушать книжки, что читала Зоя Евгеньевна, учительница,— таково-то занятно читала! Нравилось, как на днях отец, суровый, неулыбчивый, пропахший рыбой, скупо приласкав дочь, сказал:
— Глянь, мать! Уж и Тоньку наладили к ученью. Стареем, мать! А давно ли на промыслах-то свиделись, а?..
...Сотни батраков гнули хребет на рыбного воротилу Бутырина. Кто родился, мужчиной — сызмала ходил в море по найму в ловецкой ватаге. Девки — те за грош маялись на плотах: потрошили, солили, низали рыбу; едкий тузлук до времени съедал кожу на заветренных неженских руках... Там, на промысле, и познакомились и полюбили друг друга Павел Артемьев да Зинаида — Тонины родители,..
Как жилось им до Великого Октября,—что ж про то поминать... Трудно жилось. И когда организовался рыболовецкий колхоз «Волна революции», одними из первых вступили в него Артемьевы.
В семье столько детей было — круглый десяток! Потому Тоня пошла в школу, когда уж минуло девять лет. С хутора Басарга, где жили они, до школы — четыре версты. А ходить не в чем. Пока старшая сестра подросла, пока справили ей кое-какое платье, пальтишко; а уж что с ее плеча осталось — Тоне. На ноги — сыромятные поршни, в косы — ленточку — вот и еще одна ученица в семье.
...Вскоре Артемьевы переехали в Красный Яр, большое село, что раскинулось на острове в дельте Волги. Здесь окончила Тоня восемь классов. Отсюда подалась в Астраханское педучилище, сама дивясь, сколь сильно в ней желание стать учительницей. Знать, крепко, на всю жизнь запало в душу, как первая наставница, Зоя Евгеньевна, раскрывала им глаза на огромный мир.
Государственные экзамены Тоня сдавала в июне сорок первого. Когда в воскресенье перелистывала тетради, готовясь к последнему экзамену, взбудораженные ворвались подруги по общежитию:
— Включай радио! Речь передают! Война...
Выпускной вечер прошел натянуто, неторжественно, без аттестатов: не подослали из Сталинграда (Астрахань тогда входила в состав Сталинградской области).
Аттестаты получали позже — кто когда. Антонина Артемьева, например, после войны. И казалось ей, что ее аттестат помечен кровью, опален пороховой гарью и дымом пожарищ, тронут ранней сединой...
Направили Артемьеву в распоряжение Красноярского районо, а оттуда в начальную школу. Но еще не успела Тоня привыкнуть к полному имени-отчеству, как ей вручили повестку: фронту требовались связисты, девушек просили помочь.
В апреле 1942 года она очутилась на сборном пункте в Сталинграде вместе с землячками ФаейСаляевой и Тоней Тарасовой (обе нынче тоже сельские учительницы).
Еще в гражданке девушки прошли программу всевобуча— умели стрелять, бросать гранаты, натягивать противогаз, рану перебинтовывать. Теперь эти умения пригодились.
Быстро обучили астраханок новой специальности. Мудреное ль искусство — полевая связь? Телефонный аппарат не сложен. Катушка с проводом и подавно: сама раскручивается. Эка невидаль!..
Обмундирование подогнали и того быстрее. Гимнастёрки, башмаки на толстенной подошве и пилотка, что впору не на одну, а на две головы...
В довершение экипировки—подсумок и противогаз, фляга, малая саперная лопата да каска. И, конечно, простая по устройству, безотказная в работе русская трехлинейка.
И стала Тоня солдатом.
В Сталинграде боец Артемьева выстояла все оглушающе трудные месяцы битвы.
Сталинград военных лет...
Что за этими словами? Немолчный грохот. Кварталы бушующего огня. Черная гарь, на месяцы закрывшая солнце. Тяжкий плотный дух окалины, кирпичной пыли: закровянелых бинтов. Стоны раненых. Гордое: Враг и не пройдет!»
Все это помнит и Артемьева. Но... как обыденный фон воины. А по этому фону — главное, пронзительная металлически гремящая катушка с телефонным кабелем...
Он землисто-сер, шершав, проложен совсем незаметно по склону холма, в ложбине, под корявой, выдранной взрывом лесиной. На опасных местах для верности присыпан землей, битым камнем... Совсем незаметно!..
Но незаметно для глаза. А для мины, снаряда незаметного не было. Они находили проводок связи, кромсали его, разметывали в стороны!..
И боец Артемьева стремглав бежала, кралась, ползла к месту порыва, оглушенная, полузасыпанная песком и корнями, комьями снега и грязи, под шальным и придельным обстрелом — слабая, маленькая, но бесстрашная, какой может быть только русская женщина в минуты грозной опасности.
Она отыскивала, выкапывала, зачищала и связывала рваные концы — и связь расчетов, корректировщиков, командования оживала.
А еще запомнились ей ее руки. Грязные от земли, в мороз красные, опухшие, потрескавшиеся, с порезами и ранками, в занозах, ссадинах и кровоподтеках. Тоня не воспринимала руки и провода отдельно. Они сливались, сплетались в одно целое: руки, восстанавливающие связь, как бы продолжали провода, а провода связи были целью самого существования рук...
В районе Сталинградского тракторного стоял зенитный полк. Боец Артемьева была связистом одной из его батарей. Маршрут: командный пункт дивизиона — наблюдательные пункты — батарея... Батарея — КП... Батарея — НП... И опять батарея—10—12 километров через овраг с пересохшим руслом ручья и странным названием Сухая Мечетка — КП дивизиона…
Десятки дней и ночей — близнецов. Морозные, знойные, пуржистые, в гололед, в туман... И во время этих маршрутов, каждый из которых мог оказаться последним, вспоминала Тоня тудавнюю тропку детства на острове от хутора Басарга к школе: через балочку, ериком, мимо старой ветлы, вдоль межи... И семью свою, большую и дружную, поразметанную войной... И школу, где училась считать, писать, произносить, сначала по слогам, слова «Родина», «революция», «Советская власть»...
И щемило сердце — так хотелось опять к доске, к учительскому столику, чтобы передать незнакомым еще мальчишкам и девчонкам эти святые слова, наполненные смыслом, который постигался сейчас на огромном фронте и здесь вот тоже, на этом кипящем клочке родной земли, на котором они дрались, решая судьбу Родины, революции, Советской власти.
Незадолго до Дня Победы Артемьева демобилизовалась, с тех пор бессменно в Красном Яру-
И надо же так обернуться судьбе! Спустя десять лет вновь училась она у первой своей наставницы, Зои Евгеньевны Тимофеевой: Зоя Евгеньевна заведовала Школой.
— Скольким я обязана ей, требовательной, настойчивой, чуткой, — благодарно говорит Артемьева.
Здесь, в неказистых классных комнатах, что на самом красноярском бугре, за два десятилетия. Антонина Павловна обучила сотни малышей. А что за этим «обучила»? Это значит: пришли в класс несмысленыши и за четыре одновременно долгих и незаметных года научились понимать язык букв и цифр, писать, рисовать.
Когда учитель — педагог настоящий, то питомцы его за этот срок овладевают и начатками серьезнейших наук, не означенных еще в учебном плане: начатками, марксистско-ленинского мировоззрения и социалистического общежития. Артемьева — настоящий педагог. Об этом могут сказать ее бывшие ученики: Шура Никешина, нынче прораб; Зоя Ларина, экономист; Борис Нестеренко, офицер Советской Армии; Неля Щербакова, учительница; Владимир Никешин, моряк. Сколько их, получивших из умных рук Антонины Павловны путевку в старшие классы, в широкую жизнь. Трудно перечислить их всех за двадцать-то лет!..
Кое-что вспоминается Антонине Павловне особенно четко. И едва ли не больше другого — четвертый класс переростков, собранных со всего райцентра.
Да, его так и называли. Не совсем педагогично? Вероятно. Только как же его назвать? Иным по пятнадцать-шестнадцать лет: Встанут такие четвероклассники рядом с учительницей — она им по плечо!
Большинство ребят из Красноярского детского дома. Учиться — ни в какую! «Долой трепотню про Иванушку-дурачка!..»— и все. Школу изредка удостаивали своим присутствием лишь из желания созоровать — и подчас небезобидно!
В таких условиях Антонина Павловна главную ставку делала на урок — заинтересовать! Учебную программу-то пройти нужно: за начальную школу —экзамены. Часами готовилась к уроку — только бы заинтересовать! Сорвать коросту мальчишеского наплевательства, апатии, вялости мысли, чтобы хоть что-то делали на уроке!
Строгая доброжелательность тона — без «громов и молний», без сюсюканья, без нудных нотаций. И — отличный урок. Каждый урок на пределе, когда отдаешь всё силы, всю энергию души.
Было нелегко. Но зато плотина прорвалась: любопытным взглядом, вопросом в перемену, восхищенным «ишь ты!..»
Не исчезали совсем грубые выходки отдельных удальцов, хулиганские песенки, перекуры на берегу вместо урока грамматики. Было. Но куда реже! И главное— устанавливалось прочное взаимное уважение.
До сих пор товарищи по школе вспоминают, как опасливо ожидали взрыва, провала этой затеи с классом переростков, как, жалея Тоню, каждодневно справлялись:
— Ну, что с классом?..
Она никогда не жаловалась. На вопросы встревоженных подруг отвечала уверенно и просто, с улыбкой:
— Все в порядке. Знаете, мне нравится с этим классом работать.
И она не рисовалась, не бодрилась: привыкла переносить трудности без нытья. Было на фронте: ранило минным осколком, но в санбат не пошла, перенесла на ногах.
Так что же ее переростки (так их звали, должно быть, все, кроме самой учительницы)? Они сдали экзамены. Сдали и Алексеев, и Сапрыкин, и Тихонов, и Плотников, И Саша Взоров, и Саша Лебедев. Не верилось, что несколькими месяцами раньше этих ребят никакой укорот не брал впору в колонию. Да кое-кто так прямо и предлагал.
Но попали парнишки горькой послевоенной поры к настоящему педагогу. Окончили четыре класса, потом ремесленное училище, отслужили в Советской Армии, стали хорошими рабочими, нужными людьми.
Жаль, не записывалось тогдашнее! По тем пометам можно было бы создать правдивую книгу об искусстве, лепки характеров. Однако и без записей не забудется, например. Николай.
Плечистый, задиристый, бесстрашный, этот пятнадцатилетии чернявый подросток, прежде чем попасть в Красноярский детский дом и в четвертый класс соседней семилетки, проехал и прошел чуть ли не всю страну. Сложное детство и крупные схватки с жизнью ожесточили его сердце и напрочь лишили тяги к знаниям. Выбить стекло, учинить драку, довести до слез учительницу— вот не самые злостные «развлечения» Николая.
— Верзила!.. Бандит!.. — неодобрительно и трусовато перешептывались у него за спиной даже старшеклассники. А педагоги, бывалые, умудренные опытом, не находили ключика к трудному парню.
После очередной возмутительной стычки с учительницей — хорошим, уважаемым человеком — осталось лишь одно: «Исключить! И — в колонию».
И тогда Антонина Павловна сказала, как обычно, негромко:
— А может быть, он в моем четвертом посидит, а?..
И Николая перевели в класс Артемьевой, хотя никто всерьез не верил, что из этого будет прок.
По совести, она и сама побаивалась «новобранцам, как окрестил Николая какой-то доморощенный остро слов. Но дело сделано — взяла, и теперь судьба начального образования, а во многом и его будущей жизни в ее руках. На карту поставлено большее, нежели справка за четыре класса или даже, престиж педагога, школы. Речь шла о том, станет ли этот подросток человеком настоящим или покатится’ дальше по наклонной плоскости.
С первого же дня Антонина Павловна взяла на вооружение только одно средство воздействия — ласку. Произошло то, что и сейчас в Красном Яру считают чудом: парень, плотно заслонившийся от всех внешних влияний щитом дерзости; угроз, зуботычин, растерялся перед этим «насилием», единственно, к чему он не был готов, должно быть потому, что попросту никогда не встречался с ним.
А растерявшись, Николай уже почувствовал непонятную ему и не унизительную, добрую, недежную власть этой внешне очень спокойной и неприметной женщины с внимательными, вечно утомленными глазами. До самого окончания четвертого класса — и окончания успешного— Николай на лету схватывал всякое слово, намек, взгляд Антонины Павловны и выполнял все безоговорочно; сразу, бегом.
Как это было радостно учительнице! Ведь она праздновала победу. Не свою над озлобленным парнишкой — его самого над собой! А победа человека над собой всегда радостна, ибо трудна, да и не так уж часта.
...После выпускного собрания в четвертых классах Николай отправился на работу далеко куда-то. На прощанье он сказал человеку, который поддержал его и выпрямил:
— Век помнить буду!..
Очень хочется думать, что жизнь не затерла его, не подставила ножку на одном из крутых своих поворотов, что-он выстоит и впредь, верный данному слову.
Около десяти лет Артемьева не имеет отстающих. Контрольные работы почти сплошь на четыре и пять. Надо ли оговариваться, что методы преподавания у нее самые прогрессивные, что применяет она их творчески?
Уроки ее продуманы до мелочей, ювелирно точны, и, когда посещаешь их, сорок пять минут как бы сокращаются втрое-вчетверо: будто лишь вошли в класс, а уже звонок на перемену!..
— Из мастеров мастер! — восхищенно отозвался о ней на одном семинаре руководителей школ опытный директор.
Три года назад педагоги и общественность района с удовлетворением узнали о присвоении Антонине Павловне Артемьевой звания заслуженной учительницы школы РСФСР.
Авторитет Артемьевой на селе огромен, далеко выходит за пределы класса.
Ее портрет —в районной Аллее трудовой славы. Вот уже много лет Антонина Павловна руководит кустовым методическим объединением учителей начальных классов. Она член идеологической комиссии райкома КПСС, одна из ведущих лекторов педагогического лектория, неоднократно избиралась депутатом сельского Совета, а в 1965 году избрана депутатом областного Совета депутатов трудящихся. И о каждой из этих сторон общественной жизни А. П. Артемьевой можно писать особо.
При всем этом Антонина Павловна скромна до застенчивости. Спросите ее, в чем секрет ее успехов. Смущаясь и даже досадуя, она ответит:
— Да при чем же я-то? Я работаю с очень хорошими людьми, они все время помогают мне, духовно ободряют,— и сразу, не дожидаясь расспросов, начнет называть хороших людей: это и учителя начальных классов, и старые подруги, и совсем молодые товарищи, что работают и с ней, и в соседней средней школе, и в методическом кабинете, — и многих еще называет, переадресовывая все славное, хорошее им...
Подлинный талант скромен. Истина древняя и нестареющая. И не в бескорыстной ли скромности главная, самая сильная, самая притягательная грань таланта?..
И — педагогического тоже.
С. Калашников Астраханская обл.,
с. Красный Яр
Очерк из книги "Народный учитель", 1968г.