Ласточка, которая делает весну 

На востоке Башкирской республики, за главным Ураль­ским хребтом, есть несколько районов с коренным баш­кирским населением. Эти районы так и объединяются одним словом — Зауралье. В одном из зауральских сел— Наурузово, расположенном на территории Байрамгуловского совхоза Учалинского района, живет и работает примечательная женщина, заслуженная учительница школы РСФСР Асма Ахметвалеевна Муслимова. Чело­век она уже немолодой, скрывать свои считанные жен­ские годы не приходится. Начала она учительскую судь­бу с пятнадцати лет, сейчас ей шестьдесят два. Значит сорок семь лет жизни отданы школе.

Но не только этим учительским подвигом примеча­тельна Асма Ахметвалеевна Муслимова.

В 1919 году, в первые годы Советской власти, появле­ние. пятнадцатилетней учительницы в зауральском глу­хом селе было словно приближение света далекой звез­ды. Невысокая быстрая девчонка с круглым белым ли­цом и мягким блеском широко распахнутых глаз, она сама была как натянутая струна, как освежающий ве­сенний ветерок. Это сейчас она заслуженная. А тогда другого имени у нее не было — дерзкая девчонка.

Да, дерзкая... Из породы тех башкирских женщин, тех быстрокрылых первых ласточек, которые, вопреки пословице, сделали весну...

Народная учительница... Ленинское слово о народных учителях давно стало классическим в определении великого подвига людей, отдающих себя делу народного про­свещения. И когда это определение облеклось в плоть и кровь живых человеческих дел и поступков в первые годы Советской власти, словно яркий свет зажегся в ночи...

Свет во мраке... Нет, конечно, в 1919 году, когда пятнадцатилетняя Асма Муслимова стала учительницей, свет, который она зажгла, едва ли сравнишь с мощны­ми лампами дневного излучения. Скорее всего это была трепетная свеча, колеблемая всеми ветками степных башкирских просторов. Но ее не задуло, эту свечу. Нет, не задуло...

Нужно хоть немного знать башкирское Зауралье, что­бы понять, что и эта трепетная свеча видна был, а издале­ка. В большом селе Ахуново Учалинского района было три мечети. Мулла — самый видный человек. И здесь, когда пятнадцатилетняя приветливая девочка Асма на­чала свой учительский подвиг, едва ли было много гра­мотных людей. Мужчин, конечно. О женщинах — речи не могло быть: раба шариата и семьи, сначала отца, по­том мужа, безмолвная тень, рабочие руки, предмет куп­ли-продажи.

Конечно, если сейчас молодежи богатого села Ахуно­во— центра известного учалинского колхоза «Красный партизан» — рассказать о тех временах, может, и не по­верят. Асма Ахметвалеевна Муслимова — живой свиде­тель тех удивительных лет, когда и одна ласточка де­лала весну.

Она была первой чудесной вестницей весны, залетев­шей в душные закутки, где ютились девушки и женщины башкирского села. И ведь Асма была своя: она росла рядом с ними, она говорила на их языке, и, самое глав­ное, понимала их душу, их чувства, их мысли. Она буди­ла в женских сердцах робкую надежду на светлое буду­щее;

Сейчас в Ахуново школа-десятилетка. Кого это может теперь удивить в нашем советском селе! Но первая пя­тилетняя школа, открытая в 1919 году, была подлинным чудом. Хотя по нашим нынешним представлениям, это чудо было мало похоже на школу вообще. В старой из­бенке на полу, на скамейках сидели ученики, держали в руках дощечки и писали на них. В этой избенке девочкаучительница не только учила грамоте. Она открывала людям глаза на мир, она говорила смелые, резкие, пря­мые слова, потому что Асма Муслимова была не только учительницей детей, но и взрослых — организатор жен­отдела... Женотдел—один из самых революционных ор­ганов молодого государства. Это он выводил к свету бес­правных — вдвойне бесправных — женщин башкирского села.

Ох, и не взлюбили Асму ахуновские богатеи! Самые религиозные, самые богатые, у которых дом — полная чаша, державшийся на рабском труде женщин. Правда, они все—от старух до самых юных — назывались же­нами.

— Да что. в названии! — сердилась Асма, разговари­вая с такой женой.— Раба ты. И твой муж — первый твой угнетатель.

И не раз, прикрыв лицо платком; к Асме прибегали бледные перепуганные женщины:

— Ругают Тебя, Асма, мужики, избить грозятся.

— Побоятся,— усмехалась круглолицая девочка-учи­тельница. — Партячейка есть...

В партячейке было пять человек. Это они ломали в селе вековые устои; революция вторгалась в жизнь на­стойчиво; громогласно, нетерпеливо. Но партийцы зна­ли: женщина не может остаться в стороне от этих дел.

— Не любят тебя, Асма, богатеи-многоженцы,— зна­чит, правильно дело ведешь. Ненависть врага — самый верный компас в пути,— говорили старшие товарищи.

И учительница делала все, чтобы ярче горела свеча в ее руках: Стала выпускать журнал — рукописный, ко­нечно. «Звезда свободы» назывался. Семнадцать номе­рок выпустила, восемь из них и сейчас хранятся у Мус­лимовой. Рассказывала на страницах журнала о свободе женщины, писала стихи. Выпуск каждого номера был праздником. Соберутся женщины в сельской библиотечке и читают вслух.

— Асма, а это правда, что новая власть запрещает многоженство? — первый вопрос, с которым юная подру­га обратилась к юной учительнице.

— Правда, истинная правда.

Пожалуй, это стало тем пробным камнем, на котором бесправное существо в платке, распущенном по обычаю на спине, оттачивало свою пробуждающуюся сознатель­ность.

Хотя и молоденькая, не опытная, — а стали учитель­ницу побаиваться те, кто особенно притеснял женщин. Не раз бывало: узнает Муслимова, что муж жену изби­вает, вызовет в женотдел. Соберутся женщины, устроят суд, пригрозят:

 — Будешь над женой издеваться — недалеко и до на­родного суда. Укороти руки, не то время...

И помогало. Смирились. И женщины в семьях осме­лели, почувствовали — защита есть. Надежная, защита.

Однажды приходит к Асме Муслимовой житель села Ахмедвалей Аюпов. Говорит:

  Дай, учительница, справку, что старая жена бо­леет.

 — Зачем вам справка?

— Хочу на молодой жениться... Без справки не заре­гистрируют в Учалах.

— А старую жену — выгонишь?

— Зачем такие слова. Пусть живет... Пусть ест, спит — работать ведь не может.

Хорошо знала молодая учительница, что жена Аюпо­ва ворочает всю работу в доме, а прав у нее никаких;

первая встает, последняя за ложку берется.

— Никакой справки я вам не дам,— отрезала Асма.

Пошел Аюпов к фельдшеру. Принес справку: «Ста­рая жена лежит, болеет...» Покривил душой фельдшер. Да дело и не в справке... Пришла к учительнице жена Аюпова. Плачет. Заставляет ее муж писать, что сама она хочет разводиться.

— А мы тридцать лет прожили. Стыдно мне от людей. Молодую взял, ездит с ней по гостям, спекулирует... Грозит — выгоню... И тебе грозит — убью...

— Не боюсь,— смеется Асма. — И ты будь спокойна. Увидишь: правда у нас в руках...

Так оно и вышло. А однажды вечером пошла учитель­ница в клуб. Там молодежь под ее руководством давала концерт. Собрались мужчины, кричат:

— Выгоним эту учительницу. Сбивает она с толку на­ших женщин.

— Не дадим учительницу в обиду,— кричат молодые.

И все-таки начали концерт. Песни башкирские пели, рекламировали. Правда, девушки сначала мало участ­вовали: не пускали их в клуб. Да молодая учительница привлекла к концертам всех своих сестер. Даже пятилетний братишка Сахиулла выступал — стихи читал.

Благо семья Муслимовых в этом же селе жила.

Много добра может человеку сделать человек, несу­щий людям свет. По молодости своей Асма не придавала особого значения злым разговорам, угрозам. Она — учи­тельница: значит, должна учить. Что с того, что приходи­лось вразумлять не только детей, но и взрослых! Воспи­тывать в них классовое самосознание, учить умению от­стоять свои права.

Неграмотный, темный человек беспомощнее ребенка. Это она поняла с особенной, впечатляющей силой, когда в 1922 году в Ахунове шли выборы в сельский Совет. Бы­ло Асме тогда уже восемнадцать лет, считала себя опыт­ным, взрослым человеком. А тут пришла она на собра­ние, и не пускают..

— Там одни мужики собрались,— шепчут подруги,— Кулаки, спекулянты деревенские. Женщин не пропус­кают.

— Пройду, — засмеялась Асма. А когда она смеялась, все улыбались кругом! Сгрудились за учительницей жен­щины, пошли напролом. С ворчанием, угрозами рассту­пились мужчины. Прошли в клуб. Кругом злые взгляды, угрожающий шепот. Стали выдвигать кандидатуры в сельсовет.

— Хадису Габитову,— кричит Асма.

— Хадису,— слитно подхватили женщины.

— Салиху Айтову,— Женский звонкий голос.

— Правильно, Салиху,— согласно отвечает женский хор.

Как поднялись тут мужчины! Кричат, ругаются, сме­ются: не хватало еще баб в сельсовете. И тут Асма не стерпела:

— Кто против избрания женщин? Ты? — показывает пальцем. — Знаем: жену избиваешь. Ты — знаем, что многоженец. Боитесь: женщины разогнут спины, будут грамотные, развитые — не дадут вам измываться над собой!

Конечно, партячейка поддержала. Избрали в сельсо­вет двух женщин: Хадису Габитову (сейчас Бакеева), Салиху Айтову. Выходят из клуба. Идут двое мужчин, разговаривают громко:

— Вот выбрали двух на свою голову, а потом их де­сяток будет. Сознательных...

— Не десяток, сотни будут,— кричит им вслед учи­тельница.

И ее смеху, что звенит колокольчиком, дружно, моло­до вторят подружки.

Хорошо, что молодость — это задор, что это неисто­щимость энергии. Не всегда было весело, но никогда не спускались руки. Знала: на трудное дело поднялась партия коммунистов. Но это дело стоит, чтобы за него не только времени, жизни не пожалеть.

И когда в селе Ахуново организовали комсомоль­скую ячейку, первой комсомолкой стала Асма Мусли­мова. А потом она поняла, что ее знаний хватило толь­ко на первое время. Более яркий свет нужен был раз­буженной башкирской деревне.

И первую комсомолку партячейка послала учиться, в педагогический техникум. Училась, работала в жен­совете, писала стихи. Вот в небольшой тетрадке стихи А. Муслимовой, написанные в 1920—1927 годы: «Баш­кирская девушка», «Делегатка», «Батрачка», «Когда ветер дует». Часть из них опубликована в сборнике сти­хов, изданном в 1930 году Башгосиздатом в Уфе, пере­печатана в журнале «Азат хатын». Это стихи о светлой доле раскрепощенной башкирской женщины, о той, что расправила крылья, почувствовала себя человеком, равным любому человеку на земле.          

Как передать светлый пафос этих стихотворных строк! Эту радость творца, который своими руками ле­пит, чтобы потом вдохнуть в неподатливую мертвую глину новую жизнь. Творцом, созидателем новой жизни и чувствовала себя учительница Асма Муслимова.

Увидев в ней борца за новое, светлое будущее, стра­на взяла ее, молодую, за руку и повела вперед. В 1929 году Асма Муслимова — студентка Казанского Восточ­ного педагогического института.

Свет, который несла в село партия, становится все -приметнее, все ярче. Культурная революция в дерев­не — это именно то, что делала в те годы Асма Муслимова. Она создала первый кружок селькоров, работала в Доме труженицы при Башцике. Все для того, чтобы башкирские женщины почувствовали любовь, внима­ние, заботу родной страны. Творческий импульс жизни передавала Асма Ахметвалеевна своим подругам и на селе и в городе. Но особенно дорога сердцу учительни­цы судьба сельской труженицы, рост ее самосознания, становление ее как творческой силы страны.

И может быть, именно поэтому в 1937 году она вер­нулась в родное Зауралье, в родное село. К земле, ко­торая дает новые силы всем, кто прикоснется к ней. Ра­ботала в Миндякской и Тангатаровской школах Уча­линского района. И вот уже почти двадцать лет преподает в Наурузово.

Село Наурузово. сравнительно небольшое — около ста дворов А башкирская средняя школа здесь есть. Учительский коллектив — двадцать пять человек. Если сравнить с 1919 годом и пятнадцатилетней учительни­цей в селе Ахуново, то сейчас сельских детей обучает целая армия образованных, хорошо знающих свое не­легкое дело людей Несравнимые величины. И школа не та, и люди другие...

А Асма Ахметвалеевна нет-нет да и сравнит. Вспомнит избенку, в которой начинала свой учительский труд. И посмотрит на новое школьное здание. И не одиноко высится это здание. Вот рядом клуб, библиотека. Вот детский сад-ясли, медпункт. Каменное здание продук­тового и промтоварного, магазинов. В домах электри­ческий свет, радио. Впрочем, кого сейчас этим удивишь! А вот телевизоры в далеком Зауралье — это в самом деле интересно! Магнитогорск принимают зауральские телевизоры.

Радуется заслуженная учительница, когда приходит в клуб: как хорошо одеваются люди, как интересно жи­вут! В клубе лекцию послушаешь, кинофильм посмот­ришь. Бывают и выездные спектакли Сибайского баш­кирского Драматического театра.

 А больше всего радуют Асму Муслимову судьбы молодых башкир:

— Неудивительно, конечно, что мой сын учится сей­час на третьем курсе механико-математического фа­культета Московского университета. А до этого препо­давал математику в школе,— говорит она. — Нет ничего особенного и в том, что мои бывшие ученики Аглям Анбаев сейчас директор Наурузовской школы, а Узбек Гибадатов — завуч Казаккуловской. А вот, когда поду­маю о девушках —моих ученицах, сердце поет...

— Мунира-то, наша Мунира в командировке за гра­ницей,—радуются наурузовские учителя.

Как им не радоваться, как не радоваться Асме Ахметвалеевне! Окончила сельская девчонка Мунира Кагарманова Наурузовскую школу, поступила в Башкирский государственный университет. Закончила факуль­тет Иностранных языков. Отлично, значит, окончила, если теперь письма с заграничными марками отмечают ее путь.

Но, пожалуй, еще больше ласки, материнской гор­дости в глазах заслуженной учительницы, когда она вспоминает девушку из Наурузово Фархинур Лукма­нову, повторяющую ее учительский путь.

Закончила Фархинур Башкирский университет и вер­нулась в родной Учалинский район. Преподает химию и биологию.

В Зауралье гордятся традицией: получив образова­ние, возвращаться в родные села. Много, много таких улетевших и вернувшихся в родные гнездовья. Еже­годно Зауралье посылает в учебные заведения своих сынов и дочерей. А готовит их к отлету и Асма Ахметвалеевна Муслимова.

Она — преподавательница башкирской литературы. Именно в этом видит заслуженная учительница высо­кий смысл и высокую гордость своей профессии. На­род, не имевший письменности, стал творцом, выпесто­вал своих поэтов, писателей, создал свою, башкирскую литературу.

И когда в притихшем классе учительница называет имена народных поэтов Башкирии, писателей, ставших гордостью республики, у многих ее учеников появляет­ся и укрепляется мысль: «А не она ли, Асма Ахметвалеевна, участвовала в подготовке самой почвы, на ко­торой выросла эта звездная плеяда». Конечно, так! Ведь без читателей нет литературы. И как много сде­лала учительница, чтобы пробудить в своих учениках любовь к башкирскому художественному слову, к соз­вучию рифм, чеканной простоте прозы!

Когда-то свой рукописный журнал «Звезда свобо­ды» Асма Муслимова заполняла сама — от первой до последней строки. А кто другой мог тогда писать? Сей­час в Наурузовской школе тоже издается рукописный журнал — «Молодой творец» — на башкирском языке. Издатель — литературный кружок школы. Заслужен­ная учительница руководит кружком, а пишут в журнал ее питомцы. Нашлись в Наурузово школьные поэты, очеркисты. Пишут и рассказы. И неплохо получается.

И конечно, первый читатель, критик и ценитель — Асма Ахметвалеевна. Ее приговор юные творцы ждут с замиранием сердца. Они ведь знают, что это будет суд доброжелательный, справедливый и точный.

— Асма Ахметвалеевна — сама поэтесса, сама пи­шет...

Ученики Муслимовой читают башкирскую литерату­ру не потому, что это школьный предмет, за знание ко­торого ставят отметки. Нет, они как подарок принима­ют каждое новое стихотворение народного поэта Баш­кирии Мустая Карима. Они мечтают о том, чтобы пос­мотреть в Башкирском академическом театре драмы его прославленную пьесу «В ночь лунного затмения». Сайфи Кудаш, Сагит Агиш, Рашид Нигмати, Гайнан Амири—вот имена, которые знакомы наурузовским школьникам, как свои собственные.

И преподавательница башкирской литературы счаст­лива, что к ее юным ученикам пришли произведения Даута Юлтыя, Афзала Тагирова, Имая Насыри, не омра­ченные годами вынужденной разлуки.

...Очень спокойно, тихо — одна в своей школьной квартире в селе Наурузово живет заслуженная учи­тельница школы РСФСР башкирская женщина Асма Муслимова. Невысокая, неприметного, скромного обли­ка, негромкий голос, спокойные движения. Но есть в ее взгляде, улыбке, тихом, но таком радостном смехе чтото не. притушенное годами. Словно свет, что несет она годы и десятилетия в башкирские села, отбрасывает свои сияющие блики на это немолодое лицо.

Она —народная учительница. И в этом счастье ее жизни, призвание, избранное на всю жизнь.


Э. Волович

Башкирская АССР, с. Наурузово

Разговор после урока  

Она проходит между рядами склонившихся ребячьих голов, бабушка для каждого из сидящих за маленькими партами ребятишек, и почему-то кажется, что это не она сама, а ребята ведут сейчас этот урок, сами разбирают за­дачи, пишут арифметические диктанты. Такие диктанты придумала для них Нина Васильевна Медведева, заслу­женная учительница школы республики, преподающая в 36-й ростовской школе. А потом меняются тетрадями, ищут друг у друга ошибки. И тут уж никак не обойтись без вмешательства Нины Васильевны. Шум, споры...

— Дети, поднимите руки, кто допустил ошибки! Ва­нд, ты тоже ошибся?

Задача для третьего класса попалась действительно не из легких: разделить 17850 На 75. До сих пор ребята умели делить только круглые десятки и сотни. И вот уже самые нетерпеливые откладывают в сторону тетра­ди и ручки.

— Нина Васильевна!..

    — Нина Васильевна, помогите!..

— Я хочу, чтобы вы сами во всем разобрались...

Уже давно отзвенел звонок, кончился последний, пя­тый урок, а ребята III А все не расходились из класса. Мальчики сдавали Нине Васильевне вылепленные из пластилина реки и горы. У кого какие получились. Девочки принесли домашнее задание—аккуратно зашто­панные носки. Всему нужно научиться в школе. «Не за­будьте завтра прийти в полной парадной форме,— наказывала Нина Васильевна дежурному звену. — Мальчиш­ки, чтоб нагладили по всем правилам брюки...»

...В жизни ничего не дается легко. Я понял это, глядя, как опускается Нина Васильевна на диван отдохнуть после уроков.

— Вот вы говорите, трудная профессия... Ведь вот сама... с малых лет... даже, когда в куклы играла, все равно была учительницей... Окончила я училище еще до революции. Получила направление в станицу Кущев­скую. Знаете, молодая еще была, с детворой старалась быть поближе. Одиннадцать лет проработала я в стани­це. И здесь вот уже тридцать девять... Когда меня назна­чили в ростовскую школу... она была тогда номер сем­надцать. Я пришла — одноэтажное здание. Так обрадо­валась! Моя школа! И коллектив меня очень сердечно встретил. Время тогда было трудное... Полкласса у меня было из детского дома. Уроки начинаются, а их все нет. Идти им было не близко, километра с полтора. То с за­втраком их задержат, то еще что. Жду. Без них не на­чинаю.

Был у меня тогда в классе один мальчик, Сережа. Одинокий, озлобленный... Без отца, без матери... Очень трудный ребенок! Пожалуй, никогда у меня больше та­кого трудного не было. Никто с ним не мог справиться... Этот Сережа мог во время урока вдруг подняться, взоб­раться на подоконник и стоять там. Я внимания не обра­щаю, веду урок. Пройдет какое-то время, говорю ему: «Сережа, наверное, у тебя и ноги устали так стоять?» Выслушает меня, сядет на подоконник, свесит ноги. И опять я не обращаю на это никакого внимания. По­том говорю ему, вроде бы невзначай: «Пожалуй, так и ноги у тебя отекут!» Надоест ему так сидеть, никто на него не смотрит, пойдет, сядет за парту.

Грубый был очень. Задирал всех. Я сколько раз де­вочек предупреждала: он грубит, а вы не обращайте на него внимания. И с ним сколько раз после уроков оста­валась, говорила ему: «Ты, Сережа, смотри, хоть один ты на свете остался, но от тебя твое счастье в жизни за­висит, только от тебя самого...» Пестом уж я узнала: по­сле школы ушел он работать на завод. Красивым, лад­ным парнем стал...

Своих детей у меня не было. Взяла я в то время-се­бе на воспитание девочку, Наташу, из детского дома.

Было ей год и девять месяцев. Спрашиваю ее: «Пойдешь со мной?» — «Пойду, тетя!» Она долго меня тетей звала. А потом спрашивает: «Почему у всех мамы, а у меня мамы нет?» Я говорю: «А почему ты сама не зовешь ме­ня мамой?»

 ...Так вот и проработала в 17-й школе до самой войны. А потом ушла, когда немцы подходили к Ростову. Уш­ла с Наташей пешком в Азов. Когда наши освободили город, вернулась уже в эту, 36-ю школу. Так что за все мои пятьдесят лет работы переменила я всего три ШКОЛЫ.

— А сколько ребят прошло за это время через ваши руки?

— Я вам скажу, у меня в одном выпуске — это уже в этой школе было — с первого по четвертый класс пятьдесят восемь детей. Помню, было пятьдесят семь и привели девочку еще одну. Директор руками разводит,— ну что делать? Позвала меня. «Поступайте,— говорит,— Как хотите, я вам ее не навязываю». И я ее взяла, эту девочку. Привела к себе. И как раз она очень хорошей девочкой оказалась: десять классов кончила с золотой медалью... Вот и считайте: за пятьдесят лет выпусков тринадцать, наверное, будет... встречаюсь иногда с ними. Они меня узнают! Говорят: «Нина Васильевна, вы все такая же! Совсем не изменились. Преподаете?» — «Пре­подаю...» — «Ну, умница!..»

— Не забывают вас?

— Нет, что вы!.. Помнят... Как праздник какой-ни­будь—и письма, и телеграммы, и звонки... Из Москвы, Из Новороссийска, с Урала... Томочка Кузнецова чуть ли не профессором стала в Москве. Она всегда хорошо математику знала. А стала химиком!.. Алла Лукина три раза поступала в медицинский институт. И все-таки про­шла. Недавно письмо мне прислала, хочет приехать ме­ня проведать... Ира Пономаренко — на Урале. Инже­нер... Если я вам про всех начну рассказывать, то, пожа­луй, и до утра времени не хватит! Только... я ведь... не про всех знаю... Помню, было это в войну. Забегал ко мне на минуту Володя... Высокий, худой, в бинтах. Он был тогда ранен. В школе мы все звали его Дедом Мазаем! Так больше я его и не видела...

— Он был вашим любимцем?

— Вот уж кого не было в классе, так это любимцев.

Просто я его уважала. Он был лет на шесть старше других. Так уж получилось. Представляете, какую нужно было ему иметь выдержку, самолюбие, чтобы учиться этими крохами? Жил вдвоем с матерью и так ее лю­бил, так заботился о ней!

— А почему — Мазай?

— Это с третьего класса... Мы учили стихотворение «Дед Мазай и зайцы». А он был у нас самым старшим. Да еще очень любил животных. Вот и стали его все звать — Дедушка Мазай да Дедушка Мазай...

Я о чем вам хочу сказать: я так люблю школу, люблю детей, вообще профессию свою люблю, что и на пенсию не хочу уходить. Мне шестьдесят во­семь, давно можно было на пенсию, но я даже не пред­ставляю себе, как буду без школы... Я так привыкаю к каждому классу, что когда после четвертого передаю их в пятый, знаете, как мне больно? Как будто у меня от сердца что-то оторвут. Я плачу всегда...

— А они?

— И они плачут!.. Нет, нет, нет, я обязательно дове­ду теперешний третий класс до пятого. Как же можно, чтобы кто-то их вел за меня целый год? Я этого никому не позволю...

Мы сидим в просторном пустом классе. Я и учитель­ница с уставшими за день глазами.

За окном медленно густеют сумерки.

— Жизнь — такая длинная и такая короткая!— за­думчиво говорит Нина Васильевна. — Сколько лет пре­подаю в школе — и волнуюсь! Перед каждым уроком! Молодые иногда говорят: конечно, вам легко, вы старая учительница, опытная... Нисколько это от стажа не за­висит. Иной раз составишь план урока, а потом идешь по улице или ночью проснешься и думаешь, думаешь. А может, вот здесь так нужно? Может, так будет луч­ше?.. Дожила до седых волос и все равно продолжаю учиться. И другим говорю — никогда не стыдитесь учиться...

 


В. Моисеев

г. Ростов-на-Дону

 

Коралл

 

— У нас не совсем обычная просьба: покажите свою рабочую лабораторию.

Ольга Филипповна недоуменно посмотрела и махнула рукой:

— Да нет у меня такой лаборатории, я же географ. Идемте лучше чай пить.

— Чай потом. Сначала лабораторию. Где тот коралл, которым, вы сразили своих ребят?

— А... коралл-то, правда, красавец.

Ольга Филипповна Лукутина вышла в коридор и че­рез некоторое время принесла его.

— Один томский ученый ездил во Вьетнам и по мо­ей просьбе привез. Когда ребятам рассказываю о ЮжноКитайском море, коралл в школу несу.

— Вот еще оттуда — кокосовый орех,— Ольга Филип­повна положила на полированную поверхность стола большой шар. — Одно дело показать на картинке, дру­гое— подержать каждому ученику в руках вот такой орех. Восприятие совсем другое!..

Рядом с орехом на столе появился гербарий.

— Из Артека. Наш школьник Леша Байченко привез, сам собрал и надписал, посмотрите.

— А как вам нравится этот кувшин и ковшики? Это болгарская керамика. Ребятам очень важно все это свои­ми глазами увидеть.

На стол хозяйка поставила вазу с... веточками хлоп­чатника.

— Хлопок?

— Да. Из Узбекистана. Наш. советский. Ученик ездил с родителями на каникулы и привез.

— А вот... Это уже наша Сибирь. II гербарий, и даже рога лося. Давно мне их подарили, еще когда студенткой университета была. Нашего, томского. Каждое лето уез­жала в экспедицию. И вот как-то в Васюганском районе подарили... А как вам нравится каслинское литье?..

Ольга Филипповна показала нам на отлитые фигуры оленей, льва, Нептуна, на бюст рабочего...

— Отец мужа был литейщиком, по наследству и мы любим литье.

А книги! Все издания М. Зикмунда и И. Ганзелки, в каждой — закладки со своими записями,. пометками. Учителю нетрудно догадаться: отмечены темы уроков. Прекрасно иллюстрированное «Утро космической эры», «Животные из моего альбома» Яна Соколовского, «Уральская-кладовая» Гроденского, живопись Венгрии, Вьетнама, книги о Болгарии, ГДР и других странах, о материках, реках, альбомы репродукций картин русских художников, путеводитель по сибирским рекам и сотни (да, сотни) других.

География, как выразилась Ольга Филипповна, заня­ла всю квартиру. Мы теперь тоже утонули-в море книг, справочников, альбомов, плакатов, рисунков.

— Кто же делал все эти рисунки, альбомы?

— В основном учащиеся. Помогали студенты, да и мои домашние: муж, сыновья.

Десятки толстых клеенчатых тетрадей. Они разбухли от вкладышей. Вырезки из газет, журналов, на листоч­ках— стихотворения, цитаты. У Ольги Филипповны пра­вило: получила свежую газету или журнал — читает с карандашом в руках. Она выписывает «Известия», «Ком­сомольскую правду», журналы «Вокруг света», «Новое время», «Огонек», «За рубежом», «Работница», «Ураль­ский следопыт», «Наука и жизнь», «Техника — молоде­жи», «Агитатор», «География в школе»... А еще журналы социалистических стран, методические сборники...

И все будет использовано на уроке. Ольга Филиппов­на литературу и искусство знает и любит не менее, чем географию.

«Степь, только степь, и по краю ее плавные, убегаю­щие друг от друга отроги Гиндукуша, над ними бледное.

Зноем истерзанное солнце... Из-под камня выбегает ключ, и люди и животные жадно приникают к его певу­чей прозрачной целомудренной поверхности».

Этот отрывок из статьи Ларисы Рейснер учительница приводит, характеризуя Афганистан, и у учащихся скла­дывается яркое представление о природе страны.

На уроках географии часто звучат музыка и стихот­ворения классиков, советских поэтов.

Урал! Опорный край державы, Ее добытчик и кузнец, Ровесник древней нашей славы. И славы нынешней боец,— слышим слова Твардовского на уроке об Урале.

Учительница часто прибегает к методу сравнения. И снова ей помогают литература, искусство, журнали­стика, живопись.

От этих сравнений легче перейти к другим, если мо­жно так сказать, целевым:

— С каким районом можно сравнить Прибалтику по природным богатствам? Что общего у ней с этим райо­ном и что их отличает?

Литературная аналогия очень помогает школьнику.

Смотрим ученические сочинения. Темы: «Города-ге­рои», «Куба», «Амударья течет в Каспий», «Северное сияние», «Нефтепровод «Дружба», «Заповедники СССР», «Большая химия», «Томская область — край нефти и газа» — десятки увлекательных тем. Учащиеся изложи­ли в них свои знания не только до географии, но и то, что узнали на уроках литературы истории, химии, фи­зики, математики.

 Лена Писарцева в докладе об Одессе рассказала о том, что она видела в этом замечательном городе-герое во время своей туристской поездки по югу страны. Зада­ния меняются. Учитель предлагает несколько вопросов, на которые следует найти ответ в учебнике, составить конспект определенного параграфа, проанализировать диаграмму, схему, составить рассказ по рисунку, кар­тине..

А на вопрос: «Почему западный район Украины яв­ляется в основном сельскохозяйственным, хотя он богат полезными ископаемыми?» — учащиеся не найдут пря­мого ответа в учебнике; им нужно вспомнить материал истории, связать его со знанием всей темы «Украина».

Но что это — тоже география?! «Один гектар сибир­ского кедровника может дать 0,5—1 тонну орехов. Уста­новить, сколько квадратных километров занято под кед­ровыми лесами в Иркутской области, и определить сред­нее возможное количество собранного ореха в данной местности, зная, что леса занимают в области 50 миллио­нов гектаров, а под кедровыми лесами занято 11,5 про­цента».

И ученики с увлечением решают задачу, каждому хо­чется быстрей узнать, сколько же орехов собирают в Ир­кутской области. Это было на уроках, когда изучалась Сибирь.

Или: «Сколько приходится на одного человека добы­ваемого угля, выплавляемой стали, собираемого зерна».

Вот карты... Научить детей читать карту — это обяза­тельное требование. В любом классе географическая карта постоянно заставляет учащихся обращаться к ней, анализировать, готовить собственные карты.

— Посмотрите на физическую карту СССР. Назовите крупные реки, протекающие по территории нашей страны! Какими характерными чертами отличаются эти ре­ки? Чем они питаются?

Или такие задания:

 — Составьте экономическую характеристику района, анализируя карту.

— Нанесите на карту Томской области месторожде­ния нефти и газа.

Рабочую лабораторию заслуженной учительницы школы РСФСР О. Ф. Лукутиной невозможно вместить в какую-то комнату, в какой-то кабинет. Это — вея жизнь, со всеми ее событиями, новостями, открытиями, мир, увлекающий детей: И сам учитель словно тот же коралл, если он умеет увлечь, вселить мечту, рассказав о прекрасных страницах мира.

 


Т. Лопакова

г. Томск

Белый Свет 

Бывает в приангарской таежной стороне такое чудо. Где-нибудь на берегу холодной речушки вдруг видишь сельцо все из белых, обмазанных глиной хаток; в другом месте подаст тебе хозяйка горячий хлеб на вышитом бело­русскими петухами полотенце; в третьем услышишь вдруг певучий цокающий или якающий говор.

Разными дорогами и в разное время попадали пере­селенцы в Сибирь. Особенно много их было в двадцатые годы. Шли белый свет повидать да присмотреть приволь­ное местечко для жилья. Однажды вот такие ходоки по­пали в богатые лесные, соболиные места близ Тангуя, солнечные, с хорошими покосами, медовыми вечерами. Поселки здесь были редкие, с дремучими старинными названиями — Мохнатый, Худобок, Зарбь. Лес — сосны да лиственницы. И только в одном месте полыхнуло бе­лое пламя. Куда ни кинь глаз — березы. Стоят словно свечи, и от их сияния, и от запаха почек, и молодой ли­ствы кружится голова.

—Ох, и до чего ж красив свет!

И хотя близко не было речки, решили ходоки посе­литься именно в этом березняке. Назвали деревушку — Белый Свет. Стоят ее сорок дворов в стороне от большой дороги. Люди здесь крепко вросли в сибирскую неласко­вую землю, полюбили ее, но бережно хранят и то, что привезли с собой их родители из Белоруссии. Здесь пле­тут белорусские кружева, играют свадьбы всем селом по старинным обычаям: со сватами, веселыми песнями, прибаутками, особым ритуалом, под новый год коляду­ют, под Ивана Купала — день дета — водят хороводы, прыгают через костры.

Верующих в селе давно нет, разве две-три старухи держат у себя в красном углу иконы, да и то больше для порядка, по старой укоренившейся привычке. А обы­чаи остались. Но Сибирь берет свое. Расписные дуги ко­ней украшают сосновыми ветками, из березового сока научились делать необыкновенного вкуса квас, бьют мед­ведя, калят кедровые орехи.

Прежде чем добраться до Белого Света, нужно из Иркутска лететь на самолете в Братск, потом от­туда три с лишним часа трястись на автобусе до посел­ка Покосного, центра Добчурского леспромхоза, а там пешком по таежной дороге. По ней очень редко ходят машины: зимой ее засыпает снегом, весной—это топкое рыжее болото. Тишина такая, и не верится, что где-то близко грохочет огромная стройка, рождается многоты­сячный, многоголосый город, кипит жизнь.

И Белый Свет встречает приезжего такой же патри­архальной, незамутненной тишиной. Лениво лают собаки да скрипит колодезный журавль. И только потом узнаешь, что и в этом тихом селе идут великие бои — за человечьи души, за их чистоту,— и здесь много перемен, и здесь есть страдания и радости, победы и поражения, и сюда властно вторгается новая жизнь.

Однажды в селе появилась незнакомая женщина. Ее встретили внимательные, изучающие взгляды. Все уже знали, что это новая учительница Ольга Ефимовна Лев­ченко, что девять лет она учила ребят в соседнем селе Зарбь, а теперь вот перебирается в Белый Свет. Она принесла с собой добрую молву, и село уже знало, что ребятишки попадут в хорошие руки. Гадали об одном: долго ли продержится?

Ольга Ефимовна учительствует в Белом Свете вот уже шестнадцать лет. «Продержалась», конечно, не то слово. Она полюбила Белый Свет и его людей, делит с ними их горести и радости, отдает им и их детям все свои силы, свое сердце, свою жизнь. И они платят ей глубо­кой, искренней, скупой на слова благодарностью.

Ольге Ефимовне хорошо запомнился первый день в Белом Свете. Она ехала по улице, а все вокруг сверкало белизной: на заборах висели длинные полотнища — женщины отбеливали холсты. Это было очень красиво. И очень горько. В те послевоенные годы необходимость заставляла женщин сеять рядом с картофелем леи, прясть долгими зимними ночами, ткать на самодельных станках. Когда Ольга Ефимовна первый раз вошла в класс, навстречу ей неуверенно поднялись ребятишки в рубашках и штанишках из крашеной холстины.

Бедностью Ольгу Ефимовну было не удивить. В вой­ну она досыта нахолодалась и наголодалась, болела сып­няком, зиму зимовала в легком пальтишке. И еще с во­енных времён осталась у нее, да не у нее одной, привычка: первое, что спросить у гостя,— сыт ли он? Этот же воп­рос она задавала многим ребятишкам с взрослыми мор­щинками у губ и тусклыми глазами, и почти всегда слы­шалось в ответ «нет».

Об этом вспоминают сейчас, как о страшном сне. Сейчас Белый Свет другой. Добротные дома, мотоцик­лы, радиоприемники, отлично, почти щегольски одетые ребятишки, прочный достаток. И все эти годы Ольга Ефимовна была вместе с людьми.

Вместе с Белым Светом она встречала новые трак торы, вместе со всеми словом и делом боролась против самодурства и злоупотреблений, вместе со всеми радо­валась, когда заработал движок и засветились окна в Белом Свете. А потом ее ребятишки бегали слушать, как гудят провода высоковольтной ЛЭП Братск—Тулун, и она рассказывала им о Братской ГЭС.

Меняется жизнь — меняются люди, и в этом сложном процессе, в этом вечном бою место интеллигента, в осо­бенности сельского, всегда в самой буче, всегда на ли­нии огня.

Один из домиков села заметнее других — и выше, и окна светлее, и Ставни выкрашены броской зеленой кра­ской. Это — школа. Если заглянуть в окно поверх горшочков с цветами и ящиков с ярко-зеленой рассадой, увидишь черную облупившуюся доску, потемневший от времени медный звонок на столе, за разнокалиберными партами мальчишечьи стриженые затылки, девчоночьи подхваченные круглыми гребенками белые, русые, ры­жие косицы. А у стола — светлолицая женщина в очках.

Это и есть Ольга Ефимовна Левченко. Когда она сер­дится, переносицу прорезает морщина — лица у ребят темнеют; когда улыбается, вспыхивают ослепительные

ямки на щеках — и тогда радостно, с облегчением смеет­ся весь класс...

Дом Ольги Ефимовны и школа стоят рядом, их двери соединены дощатой дорожкой. По этой дорожке вот уже много лет каждое утро стучат костыли Ольги Ефимов­ны. В детстве она перенесла полиомиелит, и с тех пор ее ступни уже не касались земли. Бывает, в пургу, дождь, ветер кто-нибудь из односельчан переносит Ольгу Ефи­мовну в школу на руках.

Границы большого мира для Ольги Ефимовны суже­ны маленькой деревней на отшибе, стенами дома, за пределы которого ей так трудно выбраться. И тем, что не всегда проедешь по таежной дороге даже на ее «За­порожце», и тем, что она поэтому редко видится с кол­легами. Все это так, и все это может стать гибельным для человека, для учителя. Но только для слабого че­ловека и плохого учителя-. Ольга Ефимовна — сильный человек и хороший учитель. Отличник народного просве­щения, депутат поселкового Совета, коммунист.

В этой слабой женщине — душа воительницы. Она воюет со своими слабостями и недугами и пороками лю­дей, живущих бок о бок с нею, с невежеством и бескуль­турьем, со всякой несправедливостью, которая попадает­ся на ее пути.

...Что такое дети в маленькой глухой деревне? Вот приходит в первый класс мальчишка. Он загорел до чер­ноты, ноги у него привыкли к теплоте земли и колючей хвое. Он умеет пасти коров и ловить в речушке гальянов, он многое делает по хозяйству и не пропадет-на таежной тропе. Но он смотрит на Ольгу Ефимовну неза­мутненными бесхитростными глазами и говорит:

— Тетка, почини карандаш!

И прежде чем взяться за букварь, его нужно научить самым простым вещам: обращаться к учительнице на «вы», разговаривать с ней стоя, уметь поблагодарить.

— Расскажите, дети, о самом интересном случае из вашей жизни, — спрашивает Ольга Ефимовна. И оказы­вается: один нашел в земле соты с медом диких пчел, другого на сенокосе покусали осы, третья видела медве­дя и думала, что это дядя Миша без шапки (такой дядя Миша обросший и лохматый), а к четвертому волк за­бежал прямо во двор, и мать кричала на него в фор­точку: «У-усь!»

Все их интересы, вся их жизнь — в природе, они пи­таются и дышат ею. И это прекрасно. Но мир необъятен. Есть великолепные произведения искусства и чудеса техники африканские джунгли и величественные города Европы; в мире много слез и радости, бесчеловечных войн и освободительных революций. И обо всем нужно рассказать детям так, чтобы они это поняли.

Каждый раз почтарь (так здесь называют почталь­она), вернувшись из Покосного, останавливает свои роз­вальни у дома О. Е. Левченко. Он привозит Ольге Ефи­мовне письма, открытки, книги, репродукции картин, пластинки и, конечно, газеты и журналы... Их множе­ство, кроме специальных, педагогических: «Наука и ре­лигия», «Художник», «Вокруг света», «Наука и жизнь», «Женщины мира», почти вся детская периодика. И все Это Ольга Ефимовна несет в школу, в библиотеку. А биб­лиотека отличная, и история у нее удивительная.

...Долгое время выпускники Белосветской начальной школы ходили в Покосное, в восьмилетку, пешком. Не так длинна дорога — километра четыре, — как опасна, особенно зимой, когда волки подходят к самым огоро­дам. Ольга Ефимовна долго добивалась, чтобы дирек­тор Тангуйского молочного совхоза выделил машину. Ничего не получалось. И однажды, когда перепуганным ребятишкам померещились страшные волчьи глаза, она не выдержала: написала письмо в «Правду». Письмо опубликовали. На другой же день в Белый Свет приеха­ла комиссия, и машину выделили.

А через несколько дней пришло на имя Ольги Ефи­мовны письмо из Московского авиационного института от профессора Владимира Сергеевича Левицкого. Про­фессор прочел заметку в «Правде», возмутился, что дети пешком ходят в школу опасной таежной дорогой. Он просил написать, приняты ли меры, а также сообщить, не нуждается ли в чем школа. Письмо в Москву ребята написали вместе с Ольгой Ефимовной, о мерах сообщи­ли, а в конце вежливо намекнули, что в их библиотеке маловато книг.

Вскоре почтарь привез в школу посылку—большой ящик. А там весь А. Гайдар, тьма русских сказок. К новому году—снова сюрприз: ящик московских елоч­ных игрушек, а потом снова девять посылок книг. Ре­бята из Белого Света учатся по московским учебникам, у них, кроме художественной, специально подобранная техническая библиотека для начальных классов.

Переписка с сотрудниками института длится уже три года. И эта так неожиданно завязавшаяся дружба при­носит ребятишкам маленькой деревни не только мате­риальную пользу. Они свидетели большого, хорошего поступка. Столкнувшись с людской добротой, душевной щедростью, чуткостью, они сами учатся быть добрыми и верят доброму. Вот так расширяются границы их мира.

Что можно сказать о воспитанниках Ольги Ефимов­ны? Они хорошо подготовлены, особенно по арифметике; почти у всех — идеально чистые и аккуратные тетради; ребята умеют петь, рисуют, собирают лекарственные растения — шиповник, ромашку, березовую почку, вы­ращивают массу цветов; собирали металлолом в фонд обороны Вьетнама. В школе отличный участок с моло­дым садом. Но основное, пожалуй, то, что трудно учесть, перевести в факты, — влияние, разностороннее и благо­творное, самой личности учителя.

У Ольги Ефимовны — оригинальная методика. Свою вынужденную неподвижность в классе она сумела пре­вратить в положительный фактор. Самоконтроль и вза­имный контроль, самодисциплина и самостоятельность — вот, пожалуй, самая заметная черта ее воспитанников. И еще: ребята много знают, любопытны, любознательны, в них проглядывает индивидуальность, намечаются спо­собности. Они любят школу. В классе им хорошо. И это главное.

Она учит ребят уже четверть века, но расстается с ними, когда они еще совсем малыши и поднялись только на первую ступеньку знания, умения, понимания. И всетаки каждый день на ее стол ложатся скупые весточки от них. От школьников, студентов, людей, давно став­ших взрослыми, и от педагогов, которые почти всегда пишут, что желание стать учителем заронила в них она, Ольга Ефимовна Левченко.

Это согревает душу. А как радовалось сердце, когда озорной мальчишка Ваня Сазонов принес ей букет че­ремухи! А однажды приезжий из области инспектор спросил у ребят, кто в их селе самый красивый, и они тотчас же ответили:

— Ольга Ефимовна.

Имя учительницы из Белого Света часто упоминает­ся на совещаниях педагогов, ее прекрасно знают методиеты, института усовершенствования учителей. Она су­мела убедительно доказать, что отдаленность, оторван­ность от города с его культурой, музеями, театрами не может, не должна быть причиной духовной бедности, узкого кругозора, нравственного оскудения. И доказа­тельство— ее работа, ее воспитанники, она сама, чело­век высокой культуры, эрудированный, в полном смысле слова интеллигентный.

Какие родители у детей в маленькой таежной де­ревне?

Отличные труженики, доярки, телятницы, механиза­торы, люди со здоровой природной моралью. А вот об­разования не хватает. И многие не виноваты, что выше начальной школы не поднялись: помешала война, разру­ха. Все работают, детьми заняться некогда, а если и за­нимаются, то часто неумело.

Воспитание детей — это прежде всего воспитание ро­дителей. И надо не только помочь им овладеть тонко­стями педагогической науки, а заставить вглядеться в себя, понять, что дети вырастут такими, каковы они, родители, Сами. Три года в школе работал своеобразный университет для родителей. Приходили главным обра­зом женщины. Плели кружева, вязали нитяные скатерти и накидки а Ольга Ефимовна читала им статьи на вос­питательные темы, иногда просто говорили о жизни, о семейных заботах, о детях, об их, таких разных, харак­терах.

Гас свет, зажигали лампу, и тянулись эти беседы за полночь. Школа стала домом, куда приносят свои радо­сти и горести, где всегда встретишь человека, с которым можно поделиться самым сокровенным, получить, как у самого близкого друга, совет и помощь.

На родительские собрания приходят обычно всем се­лом. Они превращаются в своеобразный сельский сход, на котором беспощадно судят тех, кто плохо воспитыва­ет детей, хвалят хорошие семьи. Бывает под укоряющи­ми взглядами односельчан какой-нибудь папаша, под­несший Сыну кружку бражки, готов под парту залезть от стыда.

Проходят собрания бурно, и многие выходят из тес­ного класса, вытирая рукавами потные лбы.

А сколько на этих собраниях рождается хорошего! Создали совет содействия семье и школе, в который во­шел и секретарь первичной партийной организации элек­тромонтер Андрей Петрович Ковалев, кружки — танце­вальный, рукоделия, столярный и механический, или, проще, по изучению мотоцикла.

А однажды Ольга Ефимовна предложила не совсем обычную мысль. Есть в Белом Свете одна многодетная семья. Старшая девочка, ученица Ольги Ефимовны, Та­ня Кулакова учится сейчас в Тулунском педучилище. Приехала осенью в легоньком платишке погостить и в нем же в лютые морозы села в тулунский автобус. Скром­ница, тихоня, учится на одни «пятерки», но тяжеленько достается ей эта учеба. На стипендию не проживешь. И решили — нельзя так мучиться девчонке. У Ольги Ефимовны хранится список — тридцать семь дворов из соро­ка регулярно сдают ей по рублю, деньги отправляют в Тулун, Тане. Так всем селом, всем миром помогают де­вушке кончить училище.

Доброта тянется к доброте. Так все светлое и хоро­шее находит свою дорогу к сердцу Ольги Ефимовны. И кажется, в ней самой неиссякаема эта доброта.

В Иркутском культпросветучилище преподает музы­ку очень способный педагог. Он из Белого Света. Ког­да-то работал там механиком. Днем пил, вечером кру­тил ручку киноаппарата. Так шла жизнь, бессмыслен­ная и бесцельная. Как-то пригласила его к себе домой Ольга Ефимовна. Стала говорить с ним, дала книги. Он стеснялся своего невежества, завидовал ее мудрости, ве­ре в жизнь. Так, может быть, и сгорел бы от водки, и опустился окончательно, если бы не ее добрые слова. И что откуда взялось! Открылись в человеке и талант и силы и пошел он по ее, учительской, дороге.

Самое важное, должно быть, в работе сельского ин­теллигента — бросить в душу человеку доброе зерно.

Один крупный иркутский врач как-то сказал Ольге Ефимовне: «При вашем сидячем образе жизни сердце может быстро ожиреть и ослабнуть. А поэтому шевели­те ваше сердце».

«Шевеление» сердца — так с улыбкой она называет свои каждодневные неиссякаемые заботы.

Много можно рассказать об Ольге Ефимовне, об ее мужестве, жизнелюбии, энергии. Эта женщина, обреченная, по существу, на неподвижность,— бессменный аги­таторе селе, руководит художественной самодеятельно­стью, и какие веселые концерты с интермедиями, шутка­ми, песнями бывают тогда в школе!

О ней рассказывают вещи почти легендарные. Од­нажды, например, к ней в дом стали ломиться какие-то пришлые недобрые люди. Пока они барабанили кулака­ми в ставень, Ольга Ефимовна, опираясь на костыли, вы­шла на крыльцо и пальнула (разумеется, в воздух) из двустволки. Хулиганов как не бывало.

А сколько самых невероятных случаев с волками, медведями и другим зверьем расскажут о тех временах, когда она на своей старенькой мотоколяске возила це­лую ораву ребят из Покоснинской школы домой по лес­ной дороге.

Живет в селе человек, фамилию которого, пожалуй, не стоит называть. Вернулся с фронта с медалями и ра­ной в ноге. Рана давно зажила, пора бы ему работать. А он все себе на печи лежит. Поработает с месяц сто­рожем или конюхом — и опять на печь.

Заинтересовалась тунеядцем милиция, приехала в село. И тут все ахнули! До этого бегал мужик в мага­зин за водкой рысью, а тут вдруг идет посреди улицы на костылях, еле ногами шевелит. Все кругом смеют­ся. А громче всех Ольга Ефимовна. Посмотрел на нее. маленькую, этот человек, как сидит она на крылечке в валенках, которые за всю свою жизнь не износила, и вдруг ему стыдно стало. Так стыдно, что вот хоть упади на землю и лицо от людей руками закрой... Говорят, он теперь работает.

Есть люди, которые всей своей жизнью учат окружаю­щих добру. От соприкосновения с ними все становится лучше, чище, совестливее. Такова и сельская учительни­ца Ольга Ефимовна Левченко.

Ольга Ефимовна — человек душевно необычайно бо­гатый и сложный. И дело не только в ее широкой эруди­ции, высокой образованности. Она, наверное, из племени тех русских интеллигентов, которые сеяли разумное, до­брое, не щадя и не жалея себя. Душевная щедрость основная черта этого удивительно ясного человека. Мно­гие ее ученики несут в себе ее влияние, не учтенное, на­верное, никакими отчетами комиссий и инспекторов, че­рез всю жизнь.

...Отзвенел медный звонок. Закрыты тетради и книж­ки, убраны в нарты портфели. Теперь можно поговорить о своем.

— Ольга Ефимовна, расскажите про что-нибудь инте­ресное,— просят ребята.

Она начинает рассказывать. Распахнутые глаза при­кованы к ней. Сколько в них жадности, желания все уз­нать и понять! Ребята из Маленькой деревни открывают Большой Белый Свет.

 


В. Галкина

Иркутская обл., с. Белый Свет

 

 

На что вдохновишь, поколение новое?

Вокруг школы молодой сад: яблони, вишни, сморо­дина, малина. Небольшой цветник под окнами, грядки опытного участка. Неустанно следит за всем этим чей-то глаз, постоянно ухаживает доброжелательная рука...

«Мы сами его посадили, сами ухаживаем за деревья­ми: окапываем, поливаем, обрезаем сухие ветки, унич­тожаем гусениц...

Сегодня после уроков все будем работать в саду. Будем копать ямы для молодых яблонь, слив, малины, смородины, крыжовника. Наш фруктовый сад будет еще лучше...»

Цитированное — не из ученического сочинения. Оно из учебника русского языка для третьего класса чу­вашской школы. В другой статье указан и адрес школы: «Наша деревня называется Булдеево. Рядом с ней рас­положены деревни Акнязево и Акташкасы...»

Почему же именно об этой, а не какой-нибудь другой школе говорятся в книге? Причина простая: составители учебника вот уже двадцать с лишним лет учительствуют здесь.

Все как-то органически слилось в деятельности Алек­сандра Степановича Степанова и Лии Васильевны Лаза­ревой: непосредственная педагогическая работа и неустанный многолетний труд над учебником. Одно невоз­можно отделить от другого. Постоянно горит неотступ­ная творческая мысль супругов-единомышленников, соратников в большом деле.

«В школе есть пионерская комната. Там мы отдыхаем, играем в шашки и шахматы, читаем газеты, поем песни, проводим сборы...» Школа небольшая, чуть-чуть более полусотни мальчиков и девочек. Два класса-комплекта: первый—третий, второй — четвертый. Два. учителя: он и она. В такой малокомплектной школе освобожденный пионервожатый не полагается. Но какой интересной жизнью живут пионеры и октябрята из Булдеева, Акнязева и Акташкасов! Один только факт: в 1963 году бюро Чувашского областного совета пионерской организации обсуждало итоги соревнования «Чей отряд лучше?». Чле­ны бюро единодушно признали тогда: по начальным классам лучшим отрядом в республике считать отряд булдеевских пионеров. На их счету десятки посаженных деревьев, интересные опыты на учебно-опытном участке, шефство над октябрятами, художественная самодеятель­ность, постоянная помощь колхозу, десятки килограммов желудей5 сданных государству для разведения новых ле­сов. В каждом классе своя библиотека и ни одного биб­лиотекаря...

Именно в этой комнате, оборудованной по всем пра­вилам пионерской этики, Лия Васильевна и Александр Степанович давали ребятам первые практические уроки обществоведения. Здесь рождались мысли о полезных делах и принимались решения по их осуществлению.

— За уборку хмеля правление колхоза выделило деньги. Как будем расходовать их? Ваши деньги—вы решайте.

Склонились головы юных активистов. Впервые в жизни предлагают им самостоятельно решать такую сложную задачу. А ответа, как в задачнике, не найдешь.

— В городе ребята одеты в форму... давайте и мы приобретем.

И вот решение совета дружины: всем иметь в школе вторую обувь.

Убедил маленького человека в том, что он хозяин, — дальше он уже сам, без подсказки, будет озабочен, что­бы сделать лучше. Вот и первое самостоятельное пред­ложение детей.

— Тете Вале трудно одной управиться в столовой. Надо бы помочь ей.

 — Картошку будем сами чистить...

— И посуду сами можем мыть...

Лия Васильевна и Александр Степанович вызвались стать педагогическими референтами своих коллег в са­мом сложном для чувашских школ деле — в преподава­нии русского языка. Общая идея учебника, его содержа­ние, подача материала — все идет от собственного опыта, многократно повторенных и проверенных экспериментов, от мыслей, никогда не отрывающихся от развития обще­педагогической науки.. И это позволило их книге вы­держать уже несколько изданий.

Здесь, пожалуй, не место разбирать принципы, кото­рыми руководствуются Александр Степанович и Лия Васильевна. Но одно из достоинств книги, признанное учителями, хочется отметить—это ее практическую на­правленность. Авторы учебника приглашают коллег сле­довать правилу, которого сами придерживаются свято и неотступно: в обучении детей-чуваш русскому слову — не злоупотребляй словом. Для приверженцев сло­весного метода обучения это звучит почти парадок­сально.

Но логика составителей учебника проста и убеди­тельна. Вникните в психологию познания ребенка. Как он воспринимает слова своего, родного языка? Как пря­мое обозначение предмета, его действия, признака. Нет их— нет слов. Есть они — есть слова. Вот отчего он родной-то, чувашский. В нем мир, в котором живет буду­щий человек. А если ты, учитель, хочешь, чтобы и рус­ский для него стал таким же родным, так иди этим есте­ственным путем познания. Не говори ему сначала пукан, чтобы затем произнести слово стул. А покажи в Натуре и назови его сразу по-русски. И тогда твой ма­ленький ученик окажется приблизительно в том же по­ложении, в каком находится его сверстник из русской семьи.

Закупили материал. Лия Васильевна сама делает выкройку. А дома матери и сестры строчат на швейных машинах.

Наступили ненастные дни весны.

— Ребята, у нас в школе грязно. А правило знаем: будешь чистым — будешь здоровым. Как быть, решайте.

«Наша учительница принесла в класс сумку и поста­вила на стол. Нам очень хотелось узнать, что в сумке. Учительница объяснила правила игры и стала вынимать из сумки по одному предмету. Там были: карандаш, пе­ро, ручка, книга, тетрадь, мел, ножик, щетка, шило, во­ротничок, палочка... Мы стали называть эти предметы, добавляя слова на вопросы какой? какая? какое? Гово­рили так: «В сумке было чистое полотенце. В сумке была чайная ложка...»

Вот оно, практическое осуществление принципа не злоупотребления словом при изучении согласования прилагательных с существительным в роде. Так прово­дят уроки они сами. Занимательно, весело, с юмором, с расчетом на неожиданность обыкновенного. Не при­учай ученика связывать слово со зрительным объектом с малолетства — так на всю жизнь непреодоленным и может остаться у него, как укор учителю, родовой «каприз» русского языка. Ведь на своем-то, чуваш­ском языке безразлично, как сказать: «чайный ложка» или «чистый полотенце». Родов там не существует.

А чтобы кто-либо из коллег не понял, что это не только статья для чтения в классе или дома, но и под­сказка к прямому следованию, вроде бы через учеников методический совет: «Проводите такую игру в классе».

Каждый свой урок по любому из предметов Лия Ва­сильевна и Александр Степанович разрабатывают с за­видной тщательностью. Разработки эти копятся из года в год, и постоянное наслоение нового материала на ста­рый позволяет судить об их творческой лаборатории. По арифметике они особое внимание обращают на ин­дивидуальные занятия с учениками. В учительской комнате в конце недлинного коридора — каталожный ящик. Каждая секция его — это хранилище уникальных на­глядных пособий, при помощи которых Степанов и Ла­зарева достигают замечательных результатов в обучении детей.

Небольшие, в полтетрадных листа, карточки с задача­ми, с примерами, написанными от руки. Их десятки для каждого класса. Ни одна из них не пойдет на уроке не по адресу. Каждая для определенного ученика.

Кстати, таких карточек по русскому языку не мень­ше, чем по арифметике. Простой контурный рисунок гуся тоже окажется на парте именно того школьника, который в наивном доверии к мягкому знаку уподобит его окончание в родительном падеже окончанию слова «тет­радь».

Любовь к природе и познанию тайн ее воспитывается в саду и на пришкольном учебно-опытном участке. Своих яблок ребятам хватает до новогодней елки, овощей на горячее питание — от первого до последнего звонка учеб­ного года. Летом людей в школе бывает не меньше, чем в учебное время. Пригласили на работу четвероклассни­ки бригадира (их в каждой деревне по одному)— идут и старшие, кто давно уже окончил школу. Забота общая.

Вот одна характерная деталь: как принято говорить, здесь учат и стены. И в коридоре и в классах полно на­глядных пособий.

Александр Степанович и Лия Васильевна не борются неуспеваемостью. Ее просто-напросто нет в школе. С тех пор как они начали работать здесь, родители не помнят, чтобы им приходилось переживать неприят­ности из-за плохих оценок детей.

К тысячам забот еще одна: как преодолеть педагоги­ческую беспомощность самих родителей? Надо, чтобы они были не просто осведомлены в вопросах воспитания и обучения своих детишек, а усвоили бы практические приемы. И вот путь найден.

Кончилось первое полугодие. В пионерской комнате первоклассники простились с букварем. Александр Сте­панович и Лия Васильевна собирают книжки, оставляют их в школе. Через день Лия Васильевна обходит с ни­ми все три деревни.

— Как живешь, Вася? Я к тебе пришла, принесла книжку.

Шестилетний мальчонка тянется к букварю: картин­ки ему покажи.

— А ты знаешь, что под картинками-то написано? Нет? Я тебя научу. Приходи с папой в школу. А пока сам попробуй поучиться...

Малыши в школе. В классе в одном ряду— они, в другом — папы и мамы. Александр Степанович и Лия Васильевна раздают карандаши и тетради — и взрос­лым и детям. Так начинается первый в жизни шестиле­ток урок. То, что по просьбе учителя делают они, делают и взрослые. В перерыве дети бегут в коридор, на улицу, а взрослые остаются с учителями в классе.

Заболела мать Геры и Коли. В районной больнице поставили ошибочный диагноз и фактически списали че­ловека. Несмотря ни на какие мольбы больной женщи­ны, не дали направления в республиканскую поликлини­ку. И вот из чувашской деревни от депутата районного Совета Л. В. Лазаревой идет письмо в Москву: помогите матери моих учеников, вразумите врачей-бюрократов.

Вразумили. Болезнь была побеждена. Больную выле­чили.

Немало таких поступков на счету Лазаревой и Сте­панова. Для Александра Степановича и Лии Васильевны дети — живое зеркало истории. И ход жизни таков, что ставит все новые требования.

Учебник, который хорош был в прошлом году, не подходит нынче. Вот и вынуждены авторы постоянно работать, обновлять его. Чувашская школа перешла на русский язык обучения с пятого класса. Начальным клас­сам новая работа: найти пути подготовки детей к усвое­нию программ по всем предметам на русском языке. Снова эксперименты, находки, споры.

И на столе уже лежит рукопись — плод нового твор­ческого вдохновения — русско-чувашский словарь для начальных классов...

Небольшое деревянное здание на краю деревни Булдеево — два класса-комплекта Шордаушской восьмилет­ней школы. Дети учатся здесь четыре года и уходят в пятый класс, чтобы потом стать хорошими трактористами и доярками, знатными токарями и инженерами. На их места садятся новые мальчики и девочки. Похожие и непохожие на тех, ушедших. Какие хлопоты и заботы принесут они Лие Васильевне и Александру Степанови­чу? На что новое и нелегкое вдохновишь их, молодое беспокойное племя?

 


А. Белов

Чувашская АССР, с. Булдеево

 

 

 

По велению сердца

 

— Ну, ты все запомнила?

— Главное — не бойся.

— Главное — учись.

— Главное—будь щедрой.

— Главное — будь веселой.

Брат уходил на фронт. Добровольцем. Учитель. И чтобы не осиротела школа, его заменит вот эта дев­чонка, его сестра. Он уже весь там, но в глазах его тре­вога: справится ли? Ведь больше некому. И все-таки шестнадцать лет...

— Я тебе буду и оттуда помогать.

Утро 1 сентября 1941 года она запомнила навсегда. Яркое Осеннее утро. Казалось, солнце вдруг испугалось, что останется нерастраченным его тепло, его ласка, и с небывалой за все лето щедростью дарило жаркие лучи каждому листику, каждой былинке. И тому большому, что входило в жизнь, наполнявшему все тело дрожью. Она становилась учителем.

 

С этого дня она —учитель. Страшно. Тревожно. Ни­чего не видно. Лучше вернуться на комбайн, к девчон­кам-ровесницам, косить, перелопачивать зерно, работать до тяжелого гула в руках. Ведь это легче.

Сейчас даже трудно вспомнить, как все это было в первый день. Ей показалось, что все ребятишки не из ее маленького улуса. В Загустае она не видела таких и ис­пугалась. Можно было заболеть от такого напряжения.

— Катя Куриганова, — услышала она удивленный голос и узнала свою соседку Дариму Гомбожапову. И она увидела знакомые улыбки, глаза, знакомые кур­точки и визри. О чем они тогда говорили? Смеялись над чем-то, составляли план, как они будут ходить вместе в лее, будут читать, будут путешествовать, помогать друг другу.

А потом все приводила в порядок, знакомилась со школьным хозяйством. Задумала прочесть сразу все кни­ги по педагогике, оставленные в наследство братом. На­до было вооружиться на завтра, на все дни. Читала до  ломоты в висках и ничего не понимала, и опускались руки.

Встревоженная мать прибегала несколько раз в шко­лу и, видя свою «учительницу», окруженную баррикадой книг, жадно, нетерпеливо перелистывающую страницы, уходила на цыпочках, стараясь не скрипнуть дверью.

«..Домой возвращалась за полночь. По небу, глотая звезды, плыли облака. Хотелось плакать.

Двадцать пять календарей ушло до последнего ли­стика с рабочего стола Екатерины Сутаевны Куригановой. И каждый раз отважно «брал под козырек» листик со строгой единицей сентября. И все двадцать пять лет для учительницы этот день — красное число в календа­ре. И годы свои она считает именно с этого числа. Го­ды, в каждом из которых все триста шестьдесят пять дней — учительские. Сколько это уроков, преподанных и полученных?.. Скорее полученных. И на своих собствен­ных уроках, и на уроках коллег. И от своих учеников, от встреч с друзьями, с книгами, с незнакомыми людьми и даже на трибуне, когда приходилось говорить о своем опыте.

— А какой, собственно, опыт, — искренне удивляется она, когда ее просят поделиться. — Ведь все учителя ра­ботают, что называется, без остатка.

И наверное, потому, что знает: учиться — это все равно, что грести против течения. Только перестанешь — и тебя гонит назад. Наверное, потому вот уже двадцать два года у Екатерины Сутаевны нет второгодников. Е. С. Куриганова убеждена, что второй год для учени­ка — это бесполезно и даже вредно, это, если хотите, унижение достоинства человека.

 

В самом деле, разве не от учителя зависит помочь во­время слабому мальчишке или девчонке: вовремя по требовать, вовремя дать надежду. Профессию учителя можно сравнить с профессией хлебороба. Сколько у че­ловека трудолюбия, столько у земли щедрости.

Екатерина Сутаевна работает в начальных классах с бурятской программой обучения Хоринской средней школы. Еще задолго до первого тревожного и радостно­го звонка, зовущего в школу, она знает уже всех своих первоклассников. Наблюдает за ними в детском саду, знакомится с родителями. Мамы доверчиво делятся с учительницей сомнениями.

— Вы знаете, мой Сашка совсем не умеет работать, не умеет спокойно посидеть даже двух минут.

— У дочки больные зубы. Она быстро устает, кажет­ся, и жизни в ней нет.

— Что делать, сын растет только для себя. Никому никогда не дает своего, никому не поможет. Смеется над чужой болью, чужим огорчением.

— Надя боится всех, — трусость это, что ли? Никогда не даст сдачи обидчику и не вступится ни за кого...

За этими тревогами столько характеров, трудная по­вседневная работа с каждым. Научить читать и писать — это еще не все. Научить быть счастливым, научить высо­ко держать голову, научить щедрости и любознатель­ности. А как это сделать?

Сколько раз Екатерина Сутаевна входила в новый класс. Все в ней дрожало от волнения. Она одна, а их тридцать — сорок пар глаз, сорок характеров, и сейчас они еще не ее. Но пройдет время, и ее мир станет их миром.

Начинается все еродного языка. Учительница гово­рит на родном языке, и исчезает страх, растворяется скованность, становится легче, свободнее. Сначала сказ­ка, восхищение рассказами о подвигах, открытиях в био­графиях вот этих семилеток, мальчишек и девчонок, рассказы о дружбе. Учительница внимательно слушает, смеется вместе со всеми, наблюдает, ничто не остается незамеченным:

— непоседливое воодушевление одного;

— и «охотничьи» рассказы другого, в которых боль­ше фантазии (а ведь в них важна для нее правда вооб­ражения этого мальчишки);

— и грубое недоверие третьего;

 — а тот и вовсе равнодушен, считает падающие ли­стья за окном. О чем он думает?

 — а как у этой девчонки горят глаза! Но она не хо­чет рассказывать. Нечего?

И это активное наблюдение продолжается во вре­мя прогулок в лес, к весенним ручейкам с бумажными корабликами, во время пикников, когда домашний паек каждого — на один стол.

Мальчишка, любитель березового сока, ранил дере­во, хлебосольно приглашает, угощает им товарищей. Учительница мелом залечила рану, утерла березовые слезы.

— Ведь больно ей, — только и сказала. А мальчиш­ка заплакал, съежился весь, убежал домой, назавтра стыдно было смотреть в глаза одноклассникам.

А вот через несколько лет на уроках природоведения они путешествуют по городам своей страны. Куда они се­годня поедут?

— В каких городах зоны лесов мы с вами жили-были?

Зажигаются красные флажки на карте. Раздвигается занавес. На классной Доске выписаны столбиком на­звания городов: Норильск, Одесса, Волгоград, Омск, Свердловск, Игарка, Баку, Иркутск...

Наперебой ребята рассказывают об этих городах.

«Норильск — молодой город в центре тундры, неда­леко от устья Енисея. Много шахт по добыче каменного угля и руд и заводов построили здесь советские люди». «Волгоград — город-герой на правом берегу нижнего те­чения Волги». «Одесса —-самый большой порт на Чер­ном море. Город-герой».

Света непременно хочет рассказать о том, что она видела сама этим летом в Одессе, побывав там с мамой.

— Сегодня мы поедем еще в один город, — говорит Екатерина Сутаевна. — Посмотрите внимательно на запись и догадайтесь о цели путешествия, конечной точ­ке Маршрута.

Учительница улыбается. Сколько у нее догадливых и находчивых, сколько рук взлетело вверх. Но больше всего радует вот эта поднятая рука слабенького Бадмы.

— Новосибирск, — читает он по первым буквам записанных на доске слов.

— Умница, какой же ты у меня умница!

А глаза мальчика зажигаются гордостью, с парт ему улыбаются товарищи.

Хором произносится новое слово. Учительница обра­щает внимание на артикуляцию звуков «в» и «б», наибо­лее трудных для бурят. А теперь нужно географическое положение Новосибирска. По карте-вкладке «Полезные ископаемые». И опять уже готовы ответы, и опять нетер­пеливо подняты руки, каждому хочется услышать по­хвалу учительницы...

Екатерина Сутаевна довольна уроком. Главные све­дения дети добыли сами. А сколько было прочитано, сколько отвергнуто вариантов урока, чтобы получилось именно так, как сейчас, и чтобы стало легко, как сейчас, от сознания, что ее дети могут сами добывать знания! Надо только не уставать грести против течения. Научить и их этому, этой боязни остановки, потому что переста­нешь грести — и тебя погонит назад.

— А все-таки в чем секрет успеха Екатерины Сутаевны, ее метода? — пристаю я к Любови Александровне Пластининой, завучу школы, вот уже двадцать лет ра­ботающей вместе с Е. С. Куригановой.

— Да ведь, право, ничего особенного. Посмотришь, у других учителей и уроки будто такие же, как у нее, а результаты, сами видите, разные. Вот говорят о ме­тодах, но ведь, и методы у нас одни. Вот липецкий, на­пример... Так ведь многое из этого я видела у Курига­новой еще в 1945 году. У нее талант учителя. Талант сильный и яркий. Талант с первого взгляда влюблять в себя. Это, наверное, и есть куригановский метод.

Я помню встречу с Екатериной Сутаевной в ноябре 1963 года. В Хоринске шел кустовой семинар учителей начальных классов. И когда приехавшие из разных школ, из «глубинок» попросили рассказать Екатерину Сутаевну о своих уроках, она просто сказала: «Прихо­дите и смотрите».

Желающих прийти и увидеть оказалось больше, чем учеников в классе. Учителя самоотверженно втискива­лись за маленькие парты, сидели на стульях, в проходе между рядами парт, стояли у стенок...

Тогда на этом уроке со мной за партой сидела очень молодая учительница. Она так волновалась, так слуша­ла, смотрела, так старалась запомнить, остановить каждое мгновение, будто хотела помочь учителю, пере­живала вместе с ним. Бальжинима училась когда-то у Екатерины Сутаевны. Потом стала учительницей. И вот пришла снова учиться у нее — учиться учить.

— Вы посмотрите, — горячо шептала она. — В моем классе такие же мальчишеские головы с вихрами, та­кие же тугие косички у девчонок, но эти головы раска­тываются на уроках в разные стороны шариками. А у нее они, как подсолнухи к солнцу, поворачиваются к учительнице, ловят каждое ее слово. Хочу так же! Также влюблять в себя с первого взгляда, поворачивать к себе чуть заметным наклоном головы, так же подчинять себе радостно, так же управлять душами и волей. Но это же искусство мастера!

Потом мы говорили с ней о профессии учителя. И каждая из нас видела перед собой Екатерину Сутаевну Куриганову.

Профессия учителя сложна. Вот где надо преодоле­вать самые непредвиденные препятствия. А путей неис­поведимых, а тайн, а полета! Элементарное повторение пройденного исключается. Все надо открывать заново. И колышки забивать в неосвоенной душе, и проклады­вать в ней первые тропинки. Ты — золотоискатель, ты — врач, и артист, и художник.

— На уроках Екатерины Сутаевны, — говорит де­вушка,— сталкиваешься с такой эрудицией, с такими познаниями, с такой гордостью за свою судьбу, какую не сыграешь, не изобразишь. И такую судьбу хочется повторить, а гордость испытать.

Классная библиотека насчитывает более двухсот книг. История создания ее также примечательна. Второ­классники Екатерины Сутаевны вышли на первое место по сбору макулатуры. Заработали много денег. Эти день­ги стали книгами, целой библиотекой. А какой это был праздник, когда они всем классом, с учительницей по­шли в книжный магазин и выбирали, кому что по душе! Никого не обидели, вкус каждого был одобрен, сбывалась мечта каждого. И кто давно уже мечтал получить именно эту книгу, получил ее. Даже лучше, если она будет в общей библиотеке, зато сколько будет едино­мышленников в оценке «его» книги, сколько появится но­вых друзей ее. И библиотека растет, фонд ее увеличи­вается.

Вот Жаргал Дамдинова, «заведующая» библиотекой, расспрашивает маленьких читателей о содержании про­читанной книги, о том, что понравилось, что показалось плохо и почему, придирчиво перелистывает книгу: нет ли загнутых страниц, помарок. Довольная ответами и ос­мотром, ласково говорит, совсем как Екатерина Сутаевна:

— Какой же ты умница! — и гостеприимно распахи­вает перед, читателем книжный шкаф.

— Умница, — говорит отличница Таня Бадмаева сво­ему подшефному, с которым арифметика не в ладах.— Почти сам решил задачу. — В радости она уже забыла, что бились-то над этой задачей почти два часа. И с восхищением смотрит на «героя», а тот тоже счастливо улыбается.

Ну кто их осудит, что они так хотят быть похожими на свою учительницу? И что у них разговоров дома толь­ко: «Екатерина Сутаевна сказала...», «Екатерина Сутаевна просила...», «Я спрошу у Екатерины Сутаевны...»

Кто осудит родителей этих учеников, которые ревну­ют своих ребят к учительнице? И все это не мешает, а, наоборот, крепит их дружбу со школой, с учителем. И они предлагают свою помощь: провести беседу в клас­се, организовать экскурсию, съездить в Улан-Удэ за са­мыми хорошими подарками к празднику для всех ребят класса, помочь ярко, разнообразно подготовить пионер­ский сбор.

Она сильный, красивый человек. Талант. Учитель. За­служенный учитель школы РСФСР. 


А. Хабеева

Бурятская АССР, с. Хорино

Сад у обрыва

Время посеребрило его волосы, избороздило лицо мор­щинами. Не искал Николай Иванович в жизни проторен­ных путей. В трудные годы коллективизации, окончив сельскохозяйственный техникум, работал в одном из первых казахских совхозов. Помнит и по сей день гу­стое зарево пожара, хлесткие винтовочные выстрелы — в судорожных конвульсиях умирало басмачество... По­том учеба на химико-биологическом факультете Тамбов­ского пединститута, работа директором школы в Нижнем Шибряе, неподалеку от Уварово. 

Его и по сей день помнят здесь.

— Кулаков? — переспрашивает кладовщик местного совхоза Шубин. — Как же, помню. Я в те годы тоже в семилетке работал. Принимал Николай Иванович не школу, а развалюху, а когда сдавал — лучшей не было на всей Уваровщине. Дельный мужик!

Затем трудные дороги войны. Бои, ранения, награ­ды... От Брянска до Чехословакии прошел сержант Ку­лаков, прежде чем вернуться к мирному труду. В 1948 го­ду его демобилизовали. В том же году он принял Бокинскую школу. Это было ветхое одноэтажное здание, ок­руженное большим каменистым пустырем, где раньше стояла церковь. Через несколько дней на общем собра­нии учителей и родителей Н. И. Кулаков говорил:

— Давайте начнем с пустыря. Здесь можно заложить хороший сад.

— Зачем? — удивились многие.

— Зачем? А помните, А. С. Макаренко говорил: коллектив начинается там, где появляется объединяющее людей интересное трудовое начало.

Пасмурным апрельским днем вышли на пустырь се­миклассники во главе с Николаем Ивановичем. Через два дня к ним присоединились ребятишки из шестого класса, через неделю, вооруженная лопатами и ломами, на пустыре копошилась уже вся школа. Приходили и многие родители. А на классных собраниях и пио­нерских сборах горячо обсуждали, какие сорта плодовых деревьев сажать в первую очередь, коллективно писали письма в Мичуринскую генетическую лаборато­рию, Никитский ботанический сад, Сочинский дендра­рий с просьбой прислать семена и саженцы.

Уроки ботаники теперь проводились тут же, на пу­стыре. До чего интересно было слушать Николая Ивановича, опершись уставшими руками на черенок лопа­ты! Рассказывал он о замечательных растениях, родиной которых являются разные места земного шара, и мно­гие из них вскоре будут посажены здесь, в их саду.

Когда прикапывали первые саженцы, около школы собралось чуть не все село. Отчаянный бокинский гармо­нист Павел Неведров тушем «прописывал» каждое но­вое деревце. Различали их по табличкам: «амурский бархат», «японская вишня» и т. д.

Так рождался у обрыва этот сад, в котором сейчас растет свыше трех сотен сортов плодовых и декоративных деревьев со всех пяти континентов...

Ребята, с которыми Кулаков начинал наступление на пустырь, давно уже не школьники. Вячеслав Наженко и Валентин Сайкин — офицеры. Людмила Леонтьева

работает на железной дороге в Норильске, Тамара

Губарева — в колхозе, Тамара Неведрова — кандидат наук. Каждое лето кто-нибудь из них да приедет в Бокино, зайдет в сад, не может налюбоваться «своим» деревом.

— Смотрите, Николай Иванович, как вымахала!

— Да, вымахала, — соглашается он, сам же думает: «А как вымахал ты, мой хороший, мой курносый озор­ник! Очень нужным человеком стал. Даже более нуж­ным, чем твой старый директор...»

И глядя на плечистого полковника или серьезного доцента, которые, казалось, совсем недавно, как и десятки их сверстников — бокинских крестьянских ребяти­шек, гоняли по прудам золотобоких карасей, вспомнит Николай Иванович удивительную историю, которую не единожды слышал от старожилов.

...Было это в 1861 году. По селам и деревням по­ползли слухи: даровал-де русский царь-самодержец кре­стьянам волю. А вскоре и в Бокино прискакал гонец, вручил старосте объёмистый пакет с каким-то манифе­стом. Велено тот манифест прочитать на общем сходе. Собрал староста сход, да и схватился за голову: а кто же, господи, читать-то будет — в селе ни одного грамот­ного. Выручил некий Комбаров из соседнего села. Еле-еле, по складам прочитал царский манифест, но никто из крестьян так ничего и не понял...

Удивительно вспоминать об этом сейчас, когда нет в Бокино двора, где бы не было ребятишек-школьников, где нет семей, один из членов которой не имел бы выс­шего или хотя бы среднего образования.

...Однажды, было это в первые дни летних каникул, в кабинет Н. И. Кулакова протиснулся грузный, сред­них лёт мужчина, в синей косоворотке и соломенной

шляпе. Стиснул худенькую руку Николая Ивановича своей огромной, точно лопата, ладонью.

— Борисов, директор школы. Из Сибири...

Целую неделю сибиряк прожил в школе. Ночевал в учительской. С утра до позднего вечера пропадал в са­ду, наблюдал, как трудятся ребята, приставал с тыся­чами вопросов, записывал. Уехал, так и не сказав тол­ком о цели своего визита.

Прощаясь, буркнул:

— А я, Николай Иванович, откровенно говоря, ду­мал, Того... газеты немного приукрасили. Отличное дело затеяли вы...

Н. И. Кулаков первое время часто вспоминал о стран­ном госте, потом реже, наконец, забыл совсем, как вдруг (прошло уже три года) в школу приносят объемистый пакет-письмо из Сибири. Пачка фотографий и коротень­кая записка. Смотрите, мол, какой сад мы развели в своей школе, не хуже вашего. И подпись: Борисов.

А вскоре стали поступать подобные письма и из дру­гих уголков страны. У бокинских юных садоводов наш­лись последователи на Украине и в Карелии, на Смолен­щине и в Удмуртии...

Заслуженный учитель школы РСФСР Николай Ива­нович Кулаков отметил восемнадцатилетний юбилей директорствования в Бокино. Как незаметно пролетели в трудах и хлопотах эти восемнадцать лет! Когда-то шко­ла имела с десяток истрепанных географических карт да стеклянную банку с ужом. А теперь — целое хозяйство: восемь гектаров земли, трактор, сеялку, плуги, культи­ватор; сад, цветник, ферму.

Раньше школа жила от звонка до звонка. Сейчас двери ее чуть ли не круглые сутки открыты настежь. Одних кружков и секций сколько: овощеводческая, садо­водческая, селекционная, краеведческая, волейбольная!..

Наступили каникулы, но жизнь в школе бьет ключом. Пионерские штабы, увлекательные походы и экскурсии. Ребята не только хорошо отдыхают, но и принимают посильное участие в сельскохозяйственных работах.

Когда-то двести с немногим учеников ютились в нека­зистом одноэтажном здании. В этом году в двадцати че­тырех классах занималось около восьмисот ребятишек. Красиво белокаменное здание школы. Рядом — подсоб­ные помещения, мастерские, спортивный зал, теплица. И все это построено руками школьников.

Но главное, чем больше всего гордится Николай Ива­нович,— это любовью его питомцев к земле, их преобра­зовательским отношением к природе. В школьной пио­нерской комнате — пять дипломов ВДНХ, пять медалей Выставочного комитета...

В комнате Николая Ивановича большой письменный стол, массивный шкаф, набитый книгами.

— Я, как писатель Леонид Андреев, люблю все вну­шительное,— смеется Кулаков.—Труд и заботы — моя стихия. Депутат сельсовета — раз, руководитель лектор­ской группы — два, член товарищеского суда — три, совет пионерской организации, общество друзей приро­ды... Если все перечислять, пальцев на руках не хватит. За все лето на футболе не больше пяти раз был...-

Кстати, о футболе. Старые тамбовские болельщики и по сей день помнят высокого стройного футболиста — од­ного из форвардов сильной в то время команды педин­ститута. «Жми, Кулак, давай!» — подбадривали его с трибуны. Давно уже не играет в футбол Н. И. Кула­ков, но болельщик он заядлый. И если у семиклассников разгорелся футбольный спор, лучшего арбитра, чем директор, не найти. Он знает все: и кто открыл счет во встрече московских «Спартака» и «Динамо» в позапрош­логоднем чемпионате страны, и как зовут второго вра­таря ташкентского «Пахтакора»...

— Идея у нас интересная есть, — он достает из сто­ла свернутый лист кальки, — это план землевладений колхоза имени Жданова. Вот здесь, — Кулаков указы­вает на квадрат, обведенный красным карандашом, — гектаров пять заброшенной земли. Колхозники от нее отказались, говорят, ничего не растет, пустыня. А мы, то есть школа, решили оказать, что на Тамбовщине ничего не расти не может. Будем выращивать здесь кукурузу, арбузы, а может быть, и сад заложим. Осенью начнем. Ребятишки, да и большинство учителей, просто загоре­лись. Каково?

Я видел эту землю летом. На песках росло несколько чахлых былинок. Даже удивительно: откуда она взя­лась на Тамбовщине?

— А вы уверены, что обуздаете эту землю?

Глаза Кулакова загораются озорно.

— Помню, были в Тамбове писатели Илья Григорье­вич Эренбург и Владимир Германович Лидин, заезжали к нам в Школу. Пустырь тогда мы только начали осваи­вать. Ходим по пустырю, я рассказываю гостям: «Здесь будет виноград, здесь тутовое дерево, здесь айва». — «Айва будет расти?» — удивился Эренбург. «Будет,— отвечаю,—заставим». Илья Григорьевич еле заметно улыбнулся и говорит Лидину по-немецки: «Чем тебе не тема? В тамбовских степях, и вдруг свой мечтатель, Гер­берт Уэллс...» Я немецкий знаю, но вида не подал... Думал написать Эренбургу, как заставили наши ребятиш­ки айву на Тамбовщине расти, да, наверное, забыл он тот случай.

И, помолчав немного, добавил:

— К земле, даже самой на первый взгляд нестоящей, надо относиться с душой. Об этом партия очень хорошо еще раз нам напомнила. Каждый метр должен плодо­носить...

...Летом 1944 года взвод военных связистов отдыхал в только что освобожденном от фашистов украинском селе. На перекур к солдатам часто заходил древний дед. Глядя вокруг воспаленными, слезящимися глазами, он горестно говорил:

— Испоганили проклятые фрицы усе наше село. Сад­ки усе порубали...

И чтобы успокоить деда, сказал тогда старший сер­жант Кулаков:

— Ничего, дедушка, добьем гадов, еще краше сады разведем!

Сказал проникновенно, как будто произнес клятву...

...И вот теперь, бывая в знаменитом саду у обрыва, слушая Кулакова, знакомясь с его планами, я думаю: клятву свою он выполняет с честью.


В. Пешков

Тамбовская обл., с. Бокино

Да не иссякнут силы. 

 

Летом шестьдесят третьего года советские учителя литературы поехали в ГДР. Их пригласили: читать лекции для преподавателей русского языка. Александр Пет­рович Крылов был приглашен под Росток, в Бад-Добе­ран, живописный курортный городишко.

В группе, которую вел Крылов, его заинтересовал двадцатипятилетний учитель по имени Манфред, нерв­ный и настороженный. Как-то в кафе они оказались за одним столиком и разговорились. Выяснилось, что отца Манфреда убили на восточном фронте и интерес к России у него повышенный. Отец Крылова тоже погиб на Курс­кой дуге в сорок третьем. Манфред доказывал, что между смертью его отца и смертью отца Крылова нельзя ста­вить знак равенства. Его отец не принял фашизма, по­шел на фронт по повестке, подчинившись приказу рейха, и был убит. Отец же Крылова погиб за идею. Манфред особенно упирал на то, что отец его убит, смерть эта бессмысленна и есть большая разница — погибнуть за идею или быть убитым ни за что.

Крылов вспомнил этот разговор спустя три года на опушке сосновой рощи. Он смотрел сквозь очки на свое Лунино, а рядом, на заснеженной поляне, шумели его ученики, пятнадцатилетние девочки и мальчики. «У мое­го отца было это важное преимущество,— думал Алек­сандр Петрович,— он знал, за что идет умирать».

С холма он видел сверкающие белизной поля окрест, и свой поселок, и шоссе, и высокую насыпь железной дороги, по которой торопливо проходят поезда. В небе, глубоком, мартовском, застыли барашки, прозрачнее стали дали, ощущение весны было необыкновенно ост­рым.

Он отыскал взглядом школу, тополя во дворе с гра­чиными гнездами, чуть выше — приземистый дом, пос­ледние два окна — квартира, где тридцать лет назад поселилась их семья. От этого дома через двор они все отправлялись в школу: взрослые — учить, а дети — учить­ся. Из этого дома по тропинке спустился к станции в сорок первом отец и больше не вернулся. Погиб, ос­тавив детям в наследство полки с книгами. В другой  стране, Александр Петрович еще острее понял своего отца.  Красный командир — в гражданскую, сельский учитель — в мирные годы, комиссар — в Отечествен­ную, он до конца был верен высоким стремлениям русской интеллигенции. Идеалы для него не были пустым  звуком, он не предназначал их только для других; они определяли его жизнь.

 Александр Петрович рос в атмосфере высоких стрем­лений, труд в семье рассматривался не как источник заработка и благополучия, а ежедневно наполнялся большим, содержанием. Может быть, именно это — со­держание труда — так привязало его к этому месту...

Александр Петрович критически осмотрел широкий вестибюль, превращенный на скорую руку в актовый зал. Стояли ряды стульев в белых чехлах, приготовлен стол под радиолу. Сегодня надо радиолу: ребята долж­ны услышать каждый звук, каждый аккорд этой волшебной вещи, которая называется Шестой симфонией. Сегодня они, наконец, услышат ее, ощутят величие и трагизм жизни, как их ощущал Чайковский. Поэтому на­до радиолу, электропроигрыватель не даст чистоты звучания.

 Свечи... Свечи расставлены, укреплены. Они будут гаснуть одна за другой, уступая мраку. Потом вспыхнет электрический свет.

Кто-то писал, что создавая Шестую симфонию, композитор Чайковский представлял себе последние минуты Пушкина. Возле умирающего поэта - друзья, врач; все стерегут угасающее сознание, движения; всем кажется, что он просто засыпает; но вот к губам подносят перо, и дыхание не колышет его...

 

Народу будет много. Придут празднично одетые, с каким-то особенно приподнятым настроением. Даже не верится, что университет любителей литературы и искус­ства начался с простого литературного кружка.

Вот там, у окна, будет стоять Гена Тургенев. На стул не сядет, зайдет последним, прислонится к стенке. Это в его характере — уступать не сразу.

В простенке — под красный мрамор мемориальная доска «Они погибли за Родину». Золотыми буквами фа­милии учителей и учащихся, погибших на фронте. Пер­вый в списке — отец, П. И. Крылов. Товарищи по классу.

«Спасибо, ребята, — отпустил он своих командиров.— Идете учить уроки, а вечером ко мне за приемником». .

Секретарь вручил телефонограмму. Областной ин­ститут усовершенствования учителей извещал Крылова, что к нему из Пензы едет заслуженная учительница школы РСФСР Зоя Дмитриевна Ершова. Крылов всегда рад новому товарищу. В одиночку или группами к нему часто приезжают посмотреть, как он проводит уроки, внеклассные мероприятия.

Книги он приобретал с детства, полки с ними заняли все стены квартиры. Он стал собирать фонотеку, произ­ведения русских и западных композиторов — сейчас их накопилось более тысячи; репродукции картин худож­ников разных эпох и стран; копии посмертных масок великих людей: Пушкина, Белинского, Бетховена; затем купил радиолу, электропроигрыватель, магнитофон. Сло­вом, вооружался.

Он скоро понял, что личность большого писателя концентрирует в себе культуру своего времени, и, если воссоздать эту личность, ее интересы, человеческие свя­зи, высечь, из сухих фактов живой дух, происходит чу­до— и живой с живыми говорит. Он убедился, что, по­любив писателя как человека, ребята читают с удоволь­ствием и те произведения, которые программой не пре­дусмотрены.

Писатель должен ожить.

Можно рассказать, например, как Горький приехал в Неаполь, выступил с речью на митинге, устроенном в его честь рабочими, и этим ограничиться. Но можно по­казать снимки Неаполя, прочитать воспоминания Буренина о том, как они вдвоем с Горьким бродили по ут­реннему городу и вдруг услышали чудесную песенку  «Не светится оконце», и тут же услышать эту песенку, замереть от восторга. После митинга у биржи труда на­род пел «Интернационал». Пел с ними и Горький...

У доброй славы быстрые ноги. О Крылове заговори­ли. в институте усовершенствования учителей. Коллеги горячо поддержали Александра Петровича, они поняли важность соединения уроков литературы с музыкой, жи­вописью. Крылова приглашают на семинары, конферен­ций, курсы. Он щедро делится своим опытом.

Учителем из далекого села заинтересовалась Акаде­мия педагогических наук. Доклады, лекции, в Москве, на районных семинарах. Сколько их прочитано!

...«Многому Вы научили меня. Я очень благодарен Вам за это. Вы научили меня понимать классическую Музыку, любить живопись п литературу. Когда слышу «Времена года» или «Аппассионату», мне вспоминается  литературный кружок и наши споры, подготовка к походу в Лермонтово. И хочется снова быть среди своих ре­бят. Да, жаль, что прошли школьные годы. А сейчас я служу в пограничных войсках на побережье Черного моря. Служба наша трудная, но почетная. Сейчас — на границу. До свиданья. Слава Алексеев».

Крылов прочитал письмо и задумался. Да, он помнит этого, мечтательного паренька, Славу Алексеева, поход в Тарханы. Они разбили свой палаточный лагерь на опу­шке леса. Побывали в музее, расспрашивали стариков о былом, записывали легенды о поэте, дышали возду­хом, окунались в удивительную лирическую атмосферу, в которой рос маленький Мишель, бродили по местам, где бродил он.

 В один из вечеров Крылов и ребята спустились к пруду. Солнце уже зашло, «зеленой сетью трав подернут спящий пруд». Совсем рядом темнел силуэт домовой церкви, построенной бабушкой Лермонтова,  с крутого холма музея-усадьбы спускалась гряда кустарника. Слева виднелась сельская церковь и часовня под раскиди­стым дубом, где вечен сон поэта. Этот уголок русской земли очаровывал. Они посидели у пруда, потом отпра­вились назад, к лагерю. Проходя мимо одного домика, услышали «Аппассионату Бетховена, которую передавали по радио.

Слава Алексеев подошел к ограде, прислонился и стал слушать Остальные сделали то же. В вечерних сумерках раздавались чистые звуки pояля, такие по-лер­монтовски мятежные, что казалось: они возникли здесь, а не в далекой Германии...

Крылов улыбнулся этому воспоминанию. Ради тако­го стоит работать. Стоит работать, чтоб чуткие души тянулись к прекрасному, чтобы прекрасное всегда будо­ражило, не давало закисать, успокаиваться.

Воспоминания освежают, придают силы. Крылов пе­ребирал в памяти свой архив судеб. Не в одной есть и его мазок, порой самый яркий.

Миша Малышев уже с флота написал: «Хочу пойти по Вашим стопам». Он «сделал жизнь по Крылову» — Демобилизовался, поехал в Казань, в университет, где учился когда-то Александр Петрович, и поступил тоже на историко-филологический факультет. Однажды они встретились в читальном зале университета — учитель и ученик. Они сидели за одним столом и готовились к эк­замену: Миша Малышев — к государственному, а Кры­лов— к кандидатскому.

Судьбы самые разные. Некоторые запоминаются на всю жизнь.

Шуре туго давалась математика. Она кое-как добра­лась до десятого класса, но новая учительница считала ее безнадежной, не надеялась, что выдержит выпускные экзамены. Однажды Крылов присутствовал при бурном объяснении учительницы с директором школы. Он тогда заведовал районе; Крылов тут же вызвал девушку в ка­бинет директора, попросил оставить его наедине с ней.

Шура была замкнута, ничего не хотела объяснить, но дотом, почувствовав человеческое участие, вдруг рас­плакалась и рассказала, как ей тяжело: математика не дается, дома обстановка невыносимая. Отец над ней из­девается, без конца обзывает тупицей... Крылов понял, что девушку надо срочно вырвать из тяжелой домашней обстановки, и с согласия ее матери поместили Шуру в школьный интернат.

Ей помогли подготовиться к экзамену по математике, она успешно сдала его, получила аттестат зрелости. На лето Крылов отправил ее в пионерский лагерь вожатой, дам она окрепла, поверила в себя. Потом вышла замуж, родила дочку—и счастлива.

Когда в зале остались одни устроители сегодняшнего занятия, зажгли верхнюю лампу. У стены, хмурясь от света, стоял Гена Тургенев.

Они собрали пластинки, книги, завернули в скатерть радиолу и все отправились провожать Александра Пет­ровича домой.

Был поздний вечер, в школьном дворе под ногами потрескивал ледок, в густой сини неба над головой свер­кали чистые звезды.

Тургенев шел вместе со всеми до дверей квартиры. Ребята внесли радиолу и распрощались. Только Тургенев замешкался.

— Александр Петрович, дайте мне пластинку до утра. Я дома проиграю еще раз.

— Возьми, пожалуйста.

Крылов остался у двери, не торопился зайти в дом. Небо было сказочным. Сейчас под ним звучит музыка, и широколобый парень станет у окна, будет смотреть вверх, туда, где светят звезды, и вопрошающая мысль унесется к ним.


М. Вайнер

Пензенская обл., п. Лунино

Олени продолжают бег. 

           Что будет с Толей?.. Во втором классе он уже глядел на учителей и на всех взрослых исподлобья, сбегал из  дому, пропускал уроки и был замечен как-то в мелком воровстве. Чистенькая, добросовестная девочка Софа в противоположность ему учителей ничем не беспокоила, но иногда про нее в учительской говорили:

 — Сколько учу ее, но ни разу не заметила, чтобы она руку подняла первой. Учится как-то по обязанно­сти, никакой живой искорки в глазах...

...За сто лет до того, как появились на свет Софа и Толя, из ворот двухэтажного деревянного дома по ны­нешнему проспекту Ленина в Красноярске вышел восьми­летний мальчик со школьной сумкой. Он миновал не­сколько домов и заборов, перешел, обходя огромные лужи, на другую сторону улицы, повернул с трудом же­лезное кольцо тяжелой калитки и оказался в одноэтаж­ной школе с толстыми кирпичными стенами. Тогда это было уездное училище, и проучился мальчик в нем пять лет. Учителя запомнились ему как люди злые и жесто­кие; и только один из них, по фамилии Гребнев, оказал­ся подлинным педагогом. Он заметил страстность нату­ры мальчика и быстро развивающуюся склонность к ри­сованию.

           Не пожалел учитель для него ни сил, ни времени. Став взрослым, ученик потом вспоминал: «Он ...меня учил рисовать, чуть не плакал надо мной... брал меня с собой и заставлял акварельными красками с холма город рисовать. Я помню, как рисовал, не выходило все.. Я еще раз начинал и ведь выходило». Повзрослев мальчик стал великим человеком — гордостью страны. В самый трудный для страны день его имя было произнесено среди имен, которые напоминали о величии народа и вливали в сердца миллионов людей новую гор­дость и силу. На старой, заботливо побеленной кирпичной стене большая мемориальная доска хранит имя Василия Ива­новича Сурикова..

В 1-й начальной школе был ученик, о котором узнало человечество, и здесь скромный школь­ный учитель поднялся над бурсацкой рутиной и совер­шил педагогический подвиг. Знал ли он, что ученик ста­нет великим? Скорее всего нет. Он просто увидел в маль­чике доброе зерно и сделал все, что мог, чтобы оно дало ростки.

Город, в котором вырос Суриков, приобрел новую славу в революционные годы, потом в годы войны с фа­шизмом и больше всего в послевоенные пятилетки, когда он стал пристанью романтиков великих строек, городом ученых и студентов, химиков и металлургов, машино­строителей, речников. Маленькая начальная школа, расположенная на бойком месте, рядом с главным го­родским проспектом, принимала ребят, приехавших с разных концов страны, и была постоянно на виду.

Здесь с тех пор дают свои первые уроки девушки из педучилища,  и наблюдательные методисты стали посто­янными посетителями школы. Не каждый учитель мог здесь работать, а только тот, кто отвечал высоким тре­бованиям, приобретал среди педагогов заслуженную из­вестность.

В 1947 году, в прошлом учитель, а тогда уже поэт и журналист, Игнатий Рождественский «ради нескольких строчек в газете» оказался на берегу Енисейского зали­ва в пол яр ном поселке с негромким названием Гольчиха. Это, если быть точным, островок между речкой с тем именем и бескрайним разливом енисейских вод. И здесь, в однокомплектной сельской школе для малень­ких ненцев он встретил молодую учительницу, о кото­рой стоило написать.

Очерк под названием «Учительница из Гольчихи» мелькнул на страницах краевой газеты, ушел в толщу подшивок, но потом показался автору чем-то примечательным и был перепечатан в 1954 году в книжке «Род­ные просторы».

 А передо мной сейчас фотография семнадцатилетней девушки. Строгие черты лица, открытый лоб и гладкая прическа придают ей взрослость. В тот год она, студент­ка Игарского педучилища, дала свои первые уроки и впервые, ее назвали по имени и отчеству — Нина Тимо­феевна;

Профессию свою она избрала серьезно и без больших раздумий, а во время первой практики твер­до убедилась, что не ошиблась.

 Хена Соломоновна — учительница, у которой ей при­ходилось давать первые уроки, — придирчиво требовала собранности, четкого порядка.

— Не люблю беспорядочных! эта фраза надолго запомнилась. Почему-то очень хотелось, чтобы учитель­ница была ею довольна. И когда это удалось, Нина Ти­мофеевна поверила в свои силы.

 Училась она старательно и по пути в Гольчиху чувствовала себя прямо-таки переполненной знаниями по всем предметам, по методикам и педагогике. Хотелось вести красивые уроки, чтобы класс слушал как зачаро­ванный, чтобы все было по правилам.

Но когда она увидела свой класс и провела первые уроки, что-то в ней изменилось. «Они же ничего не знают о большом мире, — с тревогой думала девушка. — Я го­ворю слова, а для них за этими словами ничего нет. И они, и их родители никогда не видели паровоза, ни за­вода, ни каменного дома, ни пшеничного поля... И кроме меня, им не от кого все это узнать».

И «Не они для меня, а я для них» — так, наверное, сложился окончательный вывод. Главной заботой стала не красота и не формальная правильность урока, а понятность, доступность. С болью и надеждой всматривалась она в лица маленьких северян: «Неужели не поняли?» И они поняли, почувствовали — сначала эту боль и надежду, эту заботу о них — и ответили на нее любовью и привязанностью, характерной для детей из глухих уголков.

Годы на Севере стали для Нины Тимофеевны незаменимой педагогической школой. Ведь ситуация, когда учи­тель произносит слово, а для ученика оно просто звук, не вызывающий в воображении никакого образа, встречается на каждом шагу в любой школе. А там, в дале­кой Гольчихе, это было особенно обострено, обнажено до крайности. И сухие педагогические термины «нагляд­ность» и «доступность», и старое психологическое пра­вило о том, что новый образ создается только на основе старых представлений, вдруг приобретали плоть и кровь, когда маленький Тенику Турутин рисовал паровоз на полозьях, а таежные сосны ниже деревенской избушки, которая получалась у него похожей на чум.

Нина Тимофеевна приобрела надежный иммунитет против всякого методического формализма. Для нее на­всегда главным стало наблюдение за процессом усвое­ния, за каждым виточком развития ученика. А это за­ставляло видеть класс не только в целом, но и каждого ребенка в отдельности, с его своеобразным и неповтори­мым внутренним миром.

Север дал и гражданскую закалку. Когда закрутит ледяная снежная пурга в полярную ночь, человек может потеряться и погибнуть в двух шагах от дома. А у Нины Тимофеевны бывали дальние дороги. Поверх старенько­го городского пальто она туго повязывала шаль и наки­дывала тулуп, из-под которого выглядывали только кон­чики ног в меховых ненецких лунтаях. Оленьи нарты неслись в далекие стойбища — ведь учитель еще и аги­татор.

К трудностям климата прибавлялась суровость тех лет: последний год войны, первые послевоенные годы. Но учительница выдерживала экзамены, которые задавала ей трудная молодость.

...Толина мама запыхалась по пути в школу. Гля­нула на мемориальную доску: «Суриков? Художник вро­де бы...» Резко повернула кольцо в калитке.

— Похож на вас сын лицом,— сказала директор Ни­на Тимофеевна Куприна.

«Молодая. Лет тридцать — не более,— отметила про себя родительница,— а говорили — заслуженная». Она была из тех людей, которые не верят ни в любовь к де­лу, ни в бескорыстную доброту. «Всякий соблюдает свой интерес»,— считала она и рассуждала про себя так: «Учителя работать сами не хотят и норовят заставить родителей. Но не на такую напали». Она не приняла всерьез перечислений хороших качеств сына (знаем, де­скать, для чего задабриваете) и как только услышала об угрозе второгодничества, сразу прервала тихую речь заведущей и заговорила сама, грубо и громко:

Что есть, то есть. Конечно, мальчик — не девочка.  Но это вы напрасно... Он добрый, с ним ласково надо, а если так, то он конечно...

Она говорила долго, все повышая голос и ожидая, что ее прервут, возразят и тогда она «покажет». Но женщина за директорским столом терпеливо молчала и внимательно, изучающе смотрела на нее. Голос матери стал слабеть — говорить больше нечего, и она замолчала.

...К тому времени, когда Толя и Софа стали учиться в 1-й-начальной школе, у их директора Нины Тимофеевны был за плечами долгий трудовой путь, и «тридцать — не, больше» ей было только на вид. Работа на Севере, потом учительница начальных классов и завуч в 58-й красноярской школе и вот уже шесть с лишним лет в этой приметной школе с мемориальной доской на стене. Суриковская школа хорошо работала уже много лет, но до полной успеваемости было далеко. Этот невидимый барьер казался заколдованным, и всегда находилось обстоятельство, которое мешало его достигнуть. Как же сумели в Ростове-на-Дону? Немало методических нови­

нок... Нина Тимофеевна внимательно фиксировала их, но чувствовала, что не в них главное. Присматривалась: «Неужели педагоги там лучше, чем ветераны суриковской школы? Нет подготовка, мастерство на том же уровне. В чём же дело?»

Нина Тимофеевна, с ее острым видением конкретного ребенка, расспрашивала о слабых учениках и на посещаемых ею уроках тщательно следила за их работой.

И вот, кажется; что-то уловила... Тон. Да, взаимоотношения учителя с отстающими учениками. Один момент так и остался навсегда в памяти...

Четвертый класс. Гришины глаза, фигурка — все выражает крайнее напряжение. Уже поднялось много рук, а он еще не поднял. Вдруг лицо его осветилось радостью — рука резко взметнулась вверх, он едва удержался за партой. Учительница сразу это заметила, с улыбкой кивнула ему:

— Отвечай, Гриша!

Но мальчик неожиданно сник. Случается же такое: только что понял, знал и вдруг забыл.

Нина Тимофеевна тогда переживала не меньше Гри­ши и подумала об учительнице: «Неужели упрекнет?» А учительница сказала опечаленно, но без раздражения.

— А я так было обрадовалась, что ты поднял руку. Но ты вспомнишь, обязательно вспомнишь и еще отве­тишь на этом уроке.

И Гриша потом вспомнил и отвечал.

Домой Нина Тимофеевна ехала с новым чувством. Оно было сложным. Прежде всего появилась уверен­ность, что работа без второгодников — это не утопия, не удел избранных и не фокусы очковтирателей. Было и ра­достное ощущение совпадения своих, давно выношенных мыслей с тем, что она видела, слышала и читала в пос­ледние дни. Нельзя сказать, что пути решения проблемы стали вдруг ясны, но появилось твердое убеждение, что известно общее направление, а конкретные детали будут найдены всем коллективом школы.

Учить ребенка самостоятельно мыслить, шаг за шагом развивая эту способность. Думать не только об усвое­нии материала, а о всемерном развитии познавательных способностей. И чтобы усилить эти развивающие воз­можности обучения, взять нужное из экспериментов уче­ных, не ломая сложившейся системы работы.

А слабый ученик? Его слабость тоже прежде всего в том, что он отстал в развитии и поэтому его интерес к учению ослаб; он не успевает усваивать и быстро забы­вает многие факты и правила, стыдится своего незнания. А если будет больше ставиться мыслительных задач, где дело не столько в знании фактов, сколько в способности к логической операции? Ведь шансов на то, что он най­дет решение и, как тот Гриша, вдруг радостно поднимет руку, станет гораздо больше. Несколько правильных от­ветов, и отношение к самому себе, к учению начнет ме­няться.

Вспоминались слова Эйнштейна: учить ребенка так, «чтобы ни на минуту не засыпала его любознатель­ность».

Мысль снова возвращалась к взаимоотношениям уче­ника и учителя. Когда-то, во времена Сурикова, отстаю­щего ученика грубо оскорбляли, ставили коленями на дресву, били по лицу. Прошло каких-то полвека после революции, и жестокая традиция, жившая тысячелетия­ми, ушла в такое далекое прошлое, что кажется страш­ной сказкой.

И все-таки не все бесследно ушло в прошлое. Разве мы никогда не навешиваем ярлыков тупиц на учеников, никогда не обижаем своим досадливым, раздраженным тоном ученика, который нас не понял? Нет, нужен толь­ко доброжелательный тон, чтобы ребенок во взгляде учителя, в его голосе чувствовал веру в него.

 Думалось о семилетних мальчишках и девчонках, которые приходят в школу с солидной домашней подготовкой, умеют читать и писать, бойко говорить на самые «взрослые» темы, отчего учение в начальных классах им дается недопустимо легко, о тех, что учатся по при­вычке, по обязанности, без живого интереса к учению. И снова о слабых.

 Достаточно ли глубоко мы изучаем конкретные при­чины отставания каждого из них? Не слишком ли шаб­лонный у нас к ним ко всем подход? Есть ли у нас система работы с каждым из них, не превращаем ли мы дополнительные занятия в натаскивание, которое отни­мает так много времени и дает такой непрочный, поверх­ностный результат?

В одну из весен снова приходила в школу шумная женщина, которую мы знаем как Толину мать. Из рук учительницы получила табель и прочла: «Переведен в следующий класс». Невольно взглянула в сторону ка­бинета директора и сделала было шаг, но приостановилась в нерешительности, вдруг почувствовала стеснение и медленно пошла к выходу. По дороге она думала, что хорошо было бы однажды зайти к Нине Тимофеевне и наедине поговорить с ней вволю, по душам. О чем? Во­обще о жизни.

Да, Толя не стал второгодником и полюбил школу и учителей. В больших синих глазах Софочки стал все ча­ще вспыхивать огонек живого интереса к знанию. С чего это началось? Может быть, с желания решить задачу,

Которую давали сильным ученикам, Леночке, например?.. А может быть, с того, как Тенику Турутин нарисо­вал паровоз на полозьях? Когда в школьной практике достигается успех и в развитии ребенка что-то меняется к лучшему, трудно найти единственный источник. Разве и что просто напомнить о творцах этого успеха.

...Мне пришлось перебирать почту Нины Тимофеевны — Это большая стопа разноцветных конвертов и открыток.

Вот, кстати, письмо Турутина он окончил ленин­градский вуз и теперь у себя, на Таймыре, преподает литературу, а незабываемую Нину Тимофеевну поздрав­ляет со званием заслуженной учительницы. Рядом тоже поздравление от двух бывших учениц: «Мы и не сомне­вались, что Вам присвоят самое высокое звание». Тут же открытка из Игарского педучилища народов Севера: девушки создают там музей трудовой славы и просят прислать фотографию и письмо...

Больше всего писем адресовали депутату краевого Совета Н. Т. Куприной. Писали избиратели, просили под­держки в самых разнообразных делах, начиная с произ­водственных и жилищных и кончая семейными. Учителя, работники роно и руководители предприятий края обра­щались к Нине Тимофеевне как к секретарю постоянной комиссии совета по народному образованию. Дава­ли разъяснения по организации подвоза детей в школы, по работе пришкольных интернатов.

Есть также переписка особого рода. Ее можно наз­вать методической. Это письма из Кежмы, Богучан, Аба­лакова— из многих мест, где Нина Тимофеевна бывала на уроках, выступала на семинарах. Просят прислать брошюру «Школа в борьбе за полную успеваемость». Здесь же письма издалека: кто-то слышавший доклады Нины Тимофеевны на республиканских Педагогических чтениях, запрашивает сборник «Воспитание и обучение в начальной школе». В ответ отложена книжка в серой скромной обложке.

...На обратном пути, переезжая на троллейбусе новый мост через Качу, я думал о том, что видел в семье Нины Тимофеевны. Муж — инженер, две дочери — старшекласс­ницы. Чувствовалось, что дома многое привыкли делать без мамы: принимая гостя, ни о чем у нее не спрашива­ли. Кира кончает одиннадцатый класс и мечтает стать врачом, а Оля после восьмого класса просилась в пед­училище, но она показалась маме слишком юной для студенческой жизни и вот учится в девятом классе — где-то впереди вырисовываются для нее контуры здания пединститута. Дочери избирают профессии, которые так близки их маме.

Запомнилась мне линогравюра под стеклом, висящая рядом с книжным шкафом: быстрые олени бегут навстре­чу северному сиянию. Я подумал, что мне пришлось по-

знакомиться с человеком, в жизни которого очень мало случайного: все просто, цельно и в то же время роман­тично, как в этой гравюре.

Юная учительница из Гольчихи стала мастером сво­его трудного дела, депутатом — человеком, очень нуж­ным многим людям. Вначале были олени, причудливое свечение неба, чумы и дыхание пурги. Она смело шагну­ла навстречу этому. Потом внешние приметы романтики исчезли, но самое важное сохранилось и окрепло — уме­ние и желание идти всегда навстречу трудностям, всегда вперед. Кажется, что в ее душе олени продолжат свой бег и всегда будет жить радость движения сквозь ветры.


В. Трояновский

г. Красноярск

Радуга над Торъялом  

Весенним утром двадцать второго года, неподалеку от глухой деревеньки, по глинистому косогору бродили двое подростков, собирая лебеду. Тот, что был пониже ростом, уже не раз спотыкался в борозде. Силы оставляли его, и старший боялся отходить далеко от дома: упадет — не донести одному.

— Потерпи, потерпи, братик, — уговаривал он. — Вот напечет мать лепёшек — сразу полегчает. А к осени свежего хлебца наешься и в школу побежишь...

Страстотерпцы несказанно обрадовались более широкой, чем другие, меже: на ней шелестела лебеда погуще. Сухой бурьян скрывал в себе крохотные семена, похожие на маковые росинки. Подростки, щупали узелочки, в которых явственно обозначались спасительные зернышки. Будут лепешки! Правда, черные и жесткие, не такие духмяные и вкусные, как хлебный каравай, что ели в прошлом году, но все же полезные.

Увлеченные своим делом ребята не заметили, как из-за бугра выползла синяя туча и обложила полнеба. Загрохотал гром, полился дождь на поля, еще не просохшие от недавней вешней воды. Ливень спугнул парнишек, которые уходили теперь как могли по чавкающей от лаптей полосе. 

Когда приблизились к деревне, старший оглянулся и воскликнул:

— Глянь-ка, братик, какая баская дуга!

Меньшой глянул на радугу, сверкавшую всеми цветами, неловко шагнул и опять споткнулся. Голова затуманилась, круги поплыли в слезящихся глазах. То ли от щемящего голода, то ли от немыслимой красотищи, полыхавшей вдали...

Мне вспомнилась та лихая година, когда нынешней весной довелось ехать в знакомый с детства край. Автобус катился по широкому шоссе. Под его мерное покачивание думалось легко, наплывали далекие и до боли близкие картины прошлого.

И еще вспомнился один из тридцатых годов, когда я начинал самостоятельную жизнь школьным учителем в марийской деревне. Случилось мне тогда услышать шутливо-ироническую фразу, сказанную по-русски: «Бог сотворил небо и землю, а черт — нашу губернию».

— А в ней марийскую деревню, — с грустью сказал  мой собеседник, пожилой крестьянин, по-своему дополнив известную в этих местах пословицу.

 Позже я не раз слышал ее в Сибири и Забайкалье, переиначенную на тамошний лад (про Иркутскую и Читинскую губернии). В ней сказывались отчасти недовольство жестоким климатом, частично неустроенность быта. Но никогда поговорка не производила на меня такого сильного и горестного впечатления, как в тот раз, в марийском селении. Вероятно, потому, что крестьянин вложил в нее не пренебрежение к климату —он не плох у  нас в Поволжье, — не оторванность от центра России, а  Недовольство низкой культурой деревни.

 Правда, за недолгие мирные годы были сделаны  определенные шаги вперед, от сохи к трактору и комбайну, шло становление только что появившихся колхозов. И все же культурное, строительство, по сути, лишь разворачивалось. Клубов почти не было, редкие избы-читальни. освещались керосиновыми лампами. Электричество появилось в отдельных крупных селах. Радио... помню, в квартире моего коллеги по школе нащупывали какой-то иголочкой «говорящую точку» детектора.

 И не сумел я тогда как следует ответить старому крестьянину, повидавшему в солдатской молодости «культурные края». Растерялся. Пробормотал только  горьковские слова: все познается в сравнении. Мол, было еще хуже. Вспомни-ка голодные годы...

А вот теперь для сравнения будет уместным привести хотя бы два примера. Не только для моего старого знакомого— он жив по сию пору, — но и для его детей и внуков.

Сначала процитируем дореволюционную книгу доктора медицины М. Кандаратского о признаках вымирания марийцев: «Печально настоящее этой народности, печально прошедшее и еще печальнее будущее. До настоящего времени, а может быть, и до конца существования этого племени, что очень вероятно, одна только непроглядная темь беспробудной ночи, и впереди не сияет спасительный луч зари новой жизни...»

Рядом реальный факт: недавно учительница-марийка Е. М. Иванова на Педагогических чтениях в Москве выступила с двумя докладами: «Работа по развитию речи на уроках марийского языка и литературы» и «Осуществление связи обучения и воспитания на уроках родного языка и во внеклассной работе». Доклады были одобрены в Академий педагогических наук.

Сопоставим эти два полярных примера и увидим, какой разительный контраст они представляют, красноречиво подчеркивая, что было и что стало в нашем лесном краю. В маленьком штрихе из жизни марийской учительницы видно значительное достижение нашего времени. Не в обиду будь сказано покойному ученому (он писал не в упрек народу, а с превеликим сожалением о нем), страшное предсказание его, к счастью, не сбылось. Какая уж тут непробудная ночь, когда из марийцев выходят академики и профессора, в республике работают два института, десятки техникумов и училищ, сотни школ. Песни и танцы народа передают московское радио и телевидение... Недавно Марийская АССР была отмечена высокой правительственной наградой — орденом Ленина.

...«Торъял»—по-русски старая деревня. С некоторых пор к этому названию прибавили слово «новый». Но по-настоящему новым село стало лишь за последние десятилетия. Теперь это столица района. На видном месте в центре села стоит средняя школа, в которой уже много лет работает вместе с другими учительница с простой фамилией Иванова.

Если каждый человек—целая повесть, то какая же вместительная эпопея — учитель! Его жизнь имеет бесчисленное множество ответвлении, продолженных самостоятельным трудом повзрослевших воспитанников. Писать об учителе трудно, если к тому же сам испил чашу

 радости и хлебнул лиха его призвания. Но писать об  Ивановой и легко, потому что ее дела видны на каждом шагу. Удивляешься, как она успевает так много делать, всюду бывать, какой заряд энергии заложен в ее существе.

 Уже по дороге мне рассказывал о ней инструктор райкома партии Андрей Михайлович Медведев. Отзывался как о замечательном педагоге, которого все дети  любят, о душевном человеке, близко к сердцу принимающем нужды людей, о настоящей коммунистке По пути с автобусной остановки я разговорился с электриком местного сельхозотделения. Он полюбопытствовал, о ком из учителей буду писать.

 — А о ком бы стоило? вопросом на вопрос ответил я.

 — Напишите, пожалуйста, об Ивановой Елизавете Михайловне, — очень тепло попросил электрик. — Изо всех учителей — она. Не ошибетесь... — И рассказал, где ее дом, если не застану в школе, что, впрочем, по его словам, редко бывает.

Думается, следует опустить описание уроков, хотя известно, что они — основная форма учебно-воспитательной работы в школе. Именно потому, что это главный вид педагогической деятельности, ничего, кроме бледной  схемы, не получится в его кратком изложении. Ведь каждый урок интересен своеобразием. Это только у «сухарей» все часы — близнецы-братья. Гораздо важнее подчеркнуть, что для Ивановой нет нераскрывающихся ребячьих сердец, и рассказать, как она находит к ним ключик. Вот уже поистине, ученик — не «вещь в себе», над которой так неудачно бьются некоторые горе-учителя.

Для нее нет безнадежных учеников и тем более дремучих тупиц. Думаю, что секрет успеха Елизаветы Михайловны прежде всего в неустанном познании ума, характера, психологии ребенка, в доскональном знакомстве с нравами, бытом детей. Чтобы превосходно разбираться в их наклонностях и стремлениях, надо слиться с интересами школьников, знать их жизнь как свою собственную. Для настоящего педагога каждый ребенок — открытие, если хотите, чудо природы и общества. Важно заприметить и пробудить к развитию все хорошее, что порой дремлет в душе маленького человечка глубоко под пластами равнодушия или сверхраннего зазнайства, детской бравады или, наоборот, ленивого самоуничижения. Елизавета Михайловна примечает, будит, находит. Она использует все, если можно так выразиться, подручные средства, да пожалуй, любое из средств для нее и становится подручным.

Приехал в Новый Торьял композитор А. И. Искандаров с певцом Смеркаловым, Иванова тут как тут, приглашает их в школу.

— Выступите с концертом, Алексей Искандарович. Дети будут рады. Сами увидите.

Заслуженный деятель искусств республики тоже когда-то был подростком. Ну как откажешь, ведь от имени детей просят. И времени в обрез, но приходится.

Не этот ли концерт заразил нынешних студентов консерватории Лизу и Галю. Смирновых любовью к музыке? Да разве только их одних!..

Или марийский поэт Данилов. Прибыл в родные места после учебы в Москве. Приехал на отдых, ему предстояло работать в редакции республиканской газеты.

Иванова всегда в курсе событий, ребятишки информируют о новостях. И тут успели шепнуть: гостит у родных писатель Борис Данилов.

— Борис Григорьевич, неужели вы обойдете наш райцентр? А в нем школу? — спрашивает педагог приезжего после разговора с детьми. — Вы же знаете: школа — светильник разума. А мы знаем, что вы — поэт, и помним кредо Маяковского:

...Светить —

и никаких гвоздей!

Вот лозунг мои

и солнца! —

 

Так кажется?

— Кажется, так, — смеется Данилов.

— Какой же вывод напрашивается? — задает учительница наводящий вопрос.

 — Приду, непременно приду, Елизавета Михайловна,— сдается отпускник.

И пришел. И читал стихи. Много читал. И стал этот день не похож на другие. А. для любителей словесности и вовсе был праздником. По крайней мере, многие вспоминают его, хотя прошло уже несколько лет после встречи с поэтом.

И как знать, может, это памятное событие возбудимо у Толи Иванова страстное желание самому попробовать силенки в сочинительстве. И не просто сочинять стихи, а увлечься их музыкой, чтобы увлечь других. Словом, стал он «петь свои стихи». А потом пришли и серьезные мысли о словотворчестве, поддерживаемые учительницей.

Елизавета Михайловна руководит марийским литературным кружком. Ее юные друзья регулярно слушают литературные радиопередачи. И если известный в республике поэт Валентин Колумб выступает с анализом стихов школьников, будьте уверены — новоторьяльцы не пропустят ни одного слова.

 В одном из классов множество фотографий. Нет, это неординарная школьная Третьяковка, не репродукции картин. На снимках — сцены из спектаклей республиканских театров с участием земляков-новоторьяльцев.

В Йошкар-Оле около десяти заслуженных и народных артистов Марийской АССР, родившихся в здешнем районе. Как поется в популярном фильме: «От артиста из народа —до народного артиста». Такой путь крестьянского сына— это и тема интересной беседы.

К Елизавета Михайловна использует и этот материал в непитательных целях. Многих популярных артистов она знает лично, переписывается с главным режиссером Марийского государственного театра имени М. Шкетана, получает советы для школьного драмкружка.

 В республиканском центре была впервые поставлена национальна я опера «Акпатыр», по драме основоположника марийской литературы С. Г. Чавайна. Новоторьяльгские кружковцы разузнали содержание оперы (некоторым школьникам удалось побывать тогда в городе), заинтересовались, кто играл главную роль, решили посвятить жизни и творчеству Чавайна вечер КВН — у них есть такой клуб, благодаря заботам Е. М. Ивановой. Обшарили школьную и районную библиотеки, нашли многие материалы о поэте и драматурге.

В КВН участвовали две команды из седьмых и восьмых классов. Как водится, соответственно разделились и болельщики. Дотошно допытывались, какие пер-

вые произведения были написаны классиком, в каком его произведении создан образ революционера. Звучали любимые песни Сергея Григорьевича. Читались стихи на русском и марийском языках. Прослушивались пластин­ки с произведениями композиторов на слова поэта.

— И этот вечер был не похож на другие. А это, по­жалуй, главное в работе с детьми,— рассказывает заме­ститель директора школы Баженова. — И не только мароведу Елизавете Михайловне сослужил он пользу, но и, безусловно, другим учителям, не говоря уже о школь­никах. Лучше, чище душой, внимательнее друг к дру­гу становятся ребята, соприкасаясь с произведениями высокого искусства.

Разумеется, не все гладко в работе учительницы. Ей, например, никак не удавалось наладить деловые связи с Союзом художников республики. Но Е. М. Иванова и тут добилась определенного успеха. Такой у нее харак­тер — доводить дело до конца.

Трудно сказать, чего больше в нем, в этом характе­ре — природной мягкости шли обретенной настойчивости. Характер складывался в нелегких обстоятельствах. Жизнь не всегда баловала Лизу Трофимову. Побаюкала в детстве, а потом поставила перед бедой: семья оста­лась без отца. Мать — малограмотная крестьянка — все силы отдавала воспитанию шестерых дочерей. К то­му времени Лиза уже связала свою судьбу с книгой, любимый предмет ее в школе — литература. Через несколь­ко лет по рекомендации школы выпускница идет на го­дичные курсы учителей немецкого языка — ощущалась острая нужда в них. Но началась война, занятия на кур­сах продолжались восемь месяцев, и семнадцатилетняя девчушка стала учительницей.

Потом занятия в учительском институте и одновре­менно работа, четыре года преподавания в школе и, наконец, в 1951—1953 годах завершение педагоги­ческого образования. Между прочим, заметим, что из шести дочерей крестьянки Трофимовой трое стали учителями, из них двое, Зинаида и Елизавета, уже по­лучили почетные звания.

Елизавета Трофимова, теперь Иванова, ведет рус­ский, марийский и немецкий языки. Работала и завучем в недавнем прошлом. Последние двенадцать лет трудит­ся в одной школе.

Здесь, в Новом Торьяле, вступила в партию, уже дважды избиралась в состав райкома. Руководит секци­ей марийского языка и литературы, в обществе «Знание» читает лекции на различные темы, в частности на атеи­стические. Надо сказать, что в районе заметно еще тле­творное влияние сектантов, и против них направлена деятельность учительства. Вместе с преподавателем хи­мии Н. А. Онучиной Елизавета Михайловна разоблача­ет невежество религиозников. В этом ей помогают члены химического кружка, которые ставят опыты в колхоз­ных клубах. Если в прошлые годы некоторые ребята не приходили в школу в дни религиозных праздников, но­сили на шее крестики, то теперь этого нет.

... Я вижу детей, окруживших заслуженную учитель­ницу Школы РСФСР. Ребятишки наперебой спрашивают об уроках и занятиях в кружках. Их щебетание веселит педагога.

Дети хорошо и опрятно одеты. Здоровый цвет лица говорит о добром питании. Мне довелось в те дни побы­вать в местном колхозе «1 Мая», председатель которого ознакомил нас с ростом экономики артели. Доходы от животноводства за последние три года увеличились в пять раз почти на сто голов возросло колхозное стадо.

Вроде бы и незачем писать об этом, если темой из­брал работу учительницы. Но председатель другого мнения.

 — Э, нет, без помощи таких общественников, как Елизавета Михайловна, нам бы не поднять сознатель­ность артельщиков, не привить школьникам настоящую любовь к земле, — рассказывает он. — Школа, по-моему, растет вместе с благополучием деревни.

Думается, что большая правда заключена в этих словах. Эту Мысль превосходно понимают передовые люди нашего просвещения. Ради счастья народа они тратят энергию в классе, жертвуют отдыхом после уроков. Мне вспомнился, опять-таки по ассоциации, давно прочитан­ный рассказ «Часы отдыха учителя Коржика». Какая разница между жалким существованием горьковского персонажа и полнокровной жизнью нашего учителя! Не опускаться до уровня обывателя, а стремиться поднять крестьянскую массу до степени развития интеллиген­ции — вот чем живет Е. М. Иванова, деревенская учительница, автор школьной программы и учебника по

марийской литературе. Ее педагогический талант и зна­ния, неизбывная энергия коммунистки-общественницы — вклад в сельскую новь.

Давно не слышно в наших краях обветшалой посло­вицы о том, что бог сотворил нёбо и землю... Творцы своего счастья живут на самой земле.

...Весенним утром над Новым Торьялом шел благо­датный дождик. Вдруг на небе засверкала семицветная радуга. Веселая стайка ребятишек припустилась бе­жать к школе. На этот раз радуга-дуга показалась мне символом расцвета народных талантов.


 С. Брыляков

Марийская АССР, с. Новый Торьял

Страница 1 из 2

Педагогика. Лучшие учителя. Опыт педагогов. Методики. Истории учителей.

  • All
  • воспитание
  • исследования
  • истории
  • легенды
  • педагогика
  • подростки
  • По дате
  • По алфавиту
  • Date
  • Random
  • 1. Понятие целостного педагогического процесса. Педагогический процесс - целостный учебно-воспитательный процесс в единстве и взаимосвязи воспитания и обучения, характеризующийся совместной деятельностью,
    • педагогика
  • 1.Основы педагогического мастерства. Педагогическое мастерство - это искусство обучения и воспитания. Это профессиональное умение направлять все виды учебно-воспитательной работы на всестороннее
    • педагогика
  • Пластика педагога оказывает влияние на психологическую атмосферу в классе, на состояние детей, успехи их деятельнос­ти. Она должна быть выразительной, демонстрировать
    • педагогика
  • Как мы можем изменить поведение издевательств с помощью раннего вмешательства. КЛЮЧЕВЫЕ МОМЕНТЫ Исследования показывают прямую корреляцию между частыми издевательствами в
    • воспитание
    • исследования
  • ... и почему противоядием является не наказание, а настоящая независимость. КЛЮЧЕВЫЕ МОМЕНТЫ Бунт в раннем подростковом возрасте предполагает сопротивление родительской власти.
    • воспитание
    • подростки
  • Уклонение от общения и взаимодействия со сверстниками может ограничить социальный рост. КЛЮЧЕВЫЕ МОМЕНТЫ Поскольку это может ограничить рост подростков, на
    • воспитание
    • подростки
  • Полезная родительская мантра для любого родителя подростков. КЛЮЧЕВЫЕ МОМЕНТЫ Ваши подростки не ненавидят вас. На самом деле, они хотят быть
    • воспитание
    • подростки
  • Оптимизм - это позитивный настрой, который может помочь нам прожить более долгую и здоровую жизнь. Вот как научить детей оптимизму. Оптимизм
    • воспитание
  • 8 августа 1956 года застенчивый и худой 15-летний мальчик прибыл в Сантос; менее чем через два года Пеле выиграл первый
    • истории
  • Новое исследование, опубликованное в Международном журнале экологических исследований и общественного здравоохранения, изучало последствия практики йоги и осознанности для психического здоровья
    • воспитание
    • исследования
  • Студия Ghibli известна своей захватывающей анимацией и рассказыванием историй с момента основания студии режиссерами Хаяо Миядзаки и Исао Такахатой и
    • исследования
  • Качественные изменения, которые претерпевает ОДАРЕННОСТЬ в ходе своего развития, можно лучше всего себе представить, сравнивая самые примитивные формы ее проявления
    • исследования
  • Зависимость одаренности от возраста влечет за собою то, что тот или иной задаток шаг за шагом развертывается в ряд потенций,
  • Количественная оценка одаренности может производиться в двояком смысле, — смотря по тому, понимается ли одаренность как способность или как умение (Fertigkeit).
    • исследования
  • Понятия «общей одаренности» и «единства» функций одаренности, о которых мы говорили выше, вовсе не означают однообразия; напротив, один человек может
  • Мы определили одаренность, как присущее человеку предрасположение, и, следовательно, все определения, которые психология персонализма пытается дать предрасположению — действительны и для
    • исследования
  • Новая психология, начавшая с изучения чувственных восприятий, затем перешедшая к представлениям и эмоциям, — за последние 20 лет обратилась к изучению
    • исследования
  • Важнейшее значение для эффективной деятельности педагога имеют его педагогические способности - качества личности, выражающиеся в склонности к работе с детьми. Выделяют
    • педагогика
  • Педагогическая деятельность представляет собой определенную структуру. Ее компонентами являются: гностический компонент (от греч. гнозис—познание), относящийся к сфере знаний педагога. Это
    • педагогика
  • Роль педагога в развитии общества исключительно важна. Он является своего рода преемственным звеном между прошлым и будущим, передавая опыт исторического
    • педагогика
  • Количественные методы в педагогике применяются для обработки полученных методами опроса и эксперимента данных, а также для установления количественных зависимостей между
    • педагогика
  • Важнейшую роль в педагогическом исследовании играют теоретические методы. Они необходимы для определения проблем, формулирования гипотез, оценки собранных фактов. К методам
    • педагогика
  • В соответствии с логикой научного исследования осуществляется разработка методики исследования. Она представляет собой комплекс методов, сочетание которых дает возможность наиболее
    • педагогика
  • Всякое педагогическое исследование, независимо от его масштабов и направленности, подчинено единой логике, имеет общую структуру, этапы осуществления. Структура исследования может
    • педагогика
  • Исследование в области педагогики (педагогическое исследование) - это процесс и результат научной деятельности, направленной на получение новых знаний о закономерностях образования,
    • педагогика
  • За последние десятилетия методология получила существенное развитие. Усилилась ее направленность на формирование специальных умений в осуществлении научного исследования. Оно должно
    • педагогика
  • Методология педагогики - это система знаний об основах и структуре педагогической теории, подходах к исследованию педагогических явлений и процессов, способах получения
    • педагогика
  • В структуре методологического знания выделяют четыре уровня: философский; общенаучный; конкретно-научный; технологический. Содержание философского уровня методологии составляют общие принципы познания и
    • педагогика
  • Любая наука существует и развивается благодаря постоянному накоплению научных фактов, выводов, заключений. Они в свою очередь являются результатом активно осуществляющихся
    • педагогика
  • Процесс формирования личности включает в себя ее подготовку к жизни в обществе, «вхождение» в социальную среду. Это означает, что личность
    • педагогика
Загрузить ЕЩЕ load all