На востоке Башкирской республики, за главным Уральским хребтом, есть несколько районов с коренным башкирским населением. Эти районы так и объединяются одним словом — Зауралье. В одном из зауральских сел— Наурузово, расположенном на территории Байрамгуловского совхоза Учалинского района, живет и работает примечательная женщина, заслуженная учительница школы РСФСР Асма Ахметвалеевна Муслимова. Человек она уже немолодой, скрывать свои считанные женские годы не приходится. Начала она учительскую судьбу с пятнадцати лет, сейчас ей шестьдесят два. Значит сорок семь лет жизни отданы школе.
Но не только этим учительским подвигом примечательна Асма Ахметвалеевна Муслимова.
Да, дерзкая... Из породы тех башкирских женщин, тех быстрокрылых первых ласточек, которые, вопреки пословице, сделали весну...
Народная учительница... Ленинское слово о народных учителях давно стало классическим в определении великого подвига людей, отдающих себя делу народного просвещения. И когда это определение облеклось в плоть и кровь живых человеческих дел и поступков в первые годы Советской власти, словно яркий свет зажегся в ночи...
Свет во мраке... Нет, конечно, в 1919 году, когда пятнадцатилетняя Асма Муслимова стала учительницей, свет, который она зажгла, едва ли сравнишь с мощными лампами дневного излучения. Скорее всего это была трепетная свеча, колеблемая всеми ветками степных башкирских просторов. Но ее не задуло, эту свечу. Нет, не задуло...
Нужно хоть немного знать башкирское Зауралье, чтобы понять, что и эта трепетная свеча видна был, а издалека. В большом селе Ахуново Учалинского района было три мечети. Мулла — самый видный человек. И здесь, когда пятнадцатилетняя приветливая девочка Асма начала свой учительский подвиг, едва ли было много грамотных людей. Мужчин, конечно. О женщинах — речи не могло быть: раба шариата и семьи, сначала отца, потом мужа, безмолвная тень, рабочие руки, предмет купли-продажи.
Конечно, если сейчас молодежи богатого села Ахуново— центра известного учалинского колхоза «Красный партизан» — рассказать о тех временах, может, и не поверят. Асма Ахметвалеевна Муслимова — живой свидетель тех удивительных лет, когда и одна ласточка делала весну.
Она была первой чудесной вестницей весны, залетевшей в душные закутки, где ютились девушки и женщины башкирского села. И ведь Асма была своя: она росла рядом с ними, она говорила на их языке, и, самое главное, понимала их душу, их чувства, их мысли. Она будила в женских сердцах робкую надежду на светлое будущее;
Сейчас в Ахуново школа-десятилетка. Кого это может теперь удивить в нашем советском селе! Но первая пятилетняя школа, открытая в 1919 году, была подлинным чудом. Хотя по нашим нынешним представлениям, это чудо было мало похоже на школу вообще. В старой избенке на полу, на скамейках сидели ученики, держали в руках дощечки и писали на них. В этой избенке девочкаучительница не только учила грамоте. Она открывала людям глаза на мир, она говорила смелые, резкие, прямые слова, потому что Асма Муслимова была не только учительницей детей, но и взрослых — организатор женотдела... Женотдел—один из самых революционных органов молодого государства. Это он выводил к свету бесправных — вдвойне бесправных — женщин башкирского села.
Ох, и не взлюбили Асму ахуновские богатеи! Самые религиозные, самые богатые, у которых дом — полная чаша, державшийся на рабском труде женщин. Правда, они все—от старух до самых юных — назывались женами.
— Да что. в названии! — сердилась Асма, разговаривая с такой женой.— Раба ты. И твой муж — первый твой угнетатель.
И не раз, прикрыв лицо платком; к Асме прибегали бледные перепуганные женщины:
— Ругают Тебя, Асма, мужики, избить грозятся.
— Побоятся,— усмехалась круглолицая девочка-учительница. — Партячейка есть...
В партячейке было пять человек. Это они ломали в селе вековые устои; революция вторгалась в жизнь настойчиво; громогласно, нетерпеливо. Но партийцы знали: женщина не может остаться в стороне от этих дел.
— Не любят тебя, Асма, богатеи-многоженцы,— значит, правильно дело ведешь. Ненависть врага — самый верный компас в пути,— говорили старшие товарищи.
И учительница делала все, чтобы ярче горела свеча в ее руках: Стала выпускать журнал — рукописный, конечно. «Звезда свободы» назывался. Семнадцать номерок выпустила, восемь из них и сейчас хранятся у Муслимовой. Рассказывала на страницах журнала о свободе женщины, писала стихи. Выпуск каждого номера был праздником. Соберутся женщины в сельской библиотечке и читают вслух.
— Асма, а это правда, что новая власть запрещает многоженство? — первый вопрос, с которым юная подруга обратилась к юной учительнице.
— Правда, истинная правда.
Пожалуй, это стало тем пробным камнем, на котором бесправное существо в платке, распущенном по обычаю на спине, оттачивало свою пробуждающуюся сознательность.
Хотя и молоденькая, не опытная, — а стали учительницу побаиваться те, кто особенно притеснял женщин. Не раз бывало: узнает Муслимова, что муж жену избивает, вызовет в женотдел. Соберутся женщины, устроят суд, пригрозят:
— Будешь над женой издеваться — недалеко и до народного суда. Укороти руки, не то время...
И помогало. Смирились. И женщины в семьях осмелели, почувствовали — защита есть. Надежная, защита.
Однажды приходит к Асме Муслимовой житель села Ахмедвалей Аюпов. Говорит:
Дай, учительница, справку, что старая жена болеет.
— Зачем вам справка?
— Хочу на молодой жениться... Без справки не зарегистрируют в Учалах.
— А старую жену — выгонишь?
— Зачем такие слова. Пусть живет... Пусть ест, спит — работать ведь не может.
Хорошо знала молодая учительница, что жена Аюпова ворочает всю работу в доме, а прав у нее никаких;
первая встает, последняя за ложку берется.
— Никакой справки я вам не дам,— отрезала Асма.
Пошел Аюпов к фельдшеру. Принес справку: «Старая жена лежит, болеет...» Покривил душой фельдшер. Да дело и не в справке... Пришла к учительнице жена Аюпова. Плачет. Заставляет ее муж писать, что сама она хочет разводиться.
— А мы тридцать лет прожили. Стыдно мне от людей. Молодую взял, ездит с ней по гостям, спекулирует... Грозит — выгоню... И тебе грозит — убью...
— Не боюсь,— смеется Асма. — И ты будь спокойна. Увидишь: правда у нас в руках...
Так оно и вышло. А однажды вечером пошла учительница в клуб. Там молодежь под ее руководством давала концерт. Собрались мужчины, кричат:
— Выгоним эту учительницу. Сбивает она с толку наших женщин.
— Не дадим учительницу в обиду,— кричат молодые.
И все-таки начали концерт. Песни башкирские пели, рекламировали. Правда, девушки сначала мало участвовали: не пускали их в клуб. Да молодая учительница привлекла к концертам всех своих сестер. Даже пятилетний братишка Сахиулла выступал — стихи читал.
Благо семья Муслимовых в этом же селе жила.
Много добра может человеку сделать человек, несущий людям свет. По молодости своей Асма не придавала особого значения злым разговорам, угрозам. Она — учительница: значит, должна учить. Что с того, что приходилось вразумлять не только детей, но и взрослых! Воспитывать в них классовое самосознание, учить умению отстоять свои права.
Неграмотный, темный человек беспомощнее ребенка. Это она поняла с особенной, впечатляющей силой, когда в 1922 году в Ахунове шли выборы в сельский Совет. Было Асме тогда уже восемнадцать лет, считала себя опытным, взрослым человеком. А тут пришла она на собрание, и не пускают..
— Там одни мужики собрались,— шепчут подруги,— Кулаки, спекулянты деревенские. Женщин не пропускают.
— Пройду, — засмеялась Асма. А когда она смеялась, все улыбались кругом! Сгрудились за учительницей женщины, пошли напролом. С ворчанием, угрозами расступились мужчины. Прошли в клуб. Кругом злые взгляды, угрожающий шепот. Стали выдвигать кандидатуры в сельсовет.
— Хадису Габитову,— кричит Асма.
— Хадису,— слитно подхватили женщины.
— Салиху Айтову,— Женский звонкий голос.
— Правильно, Салиху,— согласно отвечает женский хор.
Как поднялись тут мужчины! Кричат, ругаются, смеются: не хватало еще баб в сельсовете. И тут Асма не стерпела:
— Кто против избрания женщин? Ты? — показывает пальцем. — Знаем: жену избиваешь. Ты — знаем, что многоженец. Боитесь: женщины разогнут спины, будут грамотные, развитые — не дадут вам измываться над собой!
Конечно, партячейка поддержала. Избрали в сельсовет двух женщин: Хадису Габитову (сейчас Бакеева), Салиху Айтову. Выходят из клуба. Идут двое мужчин, разговаривают громко:
— Вот выбрали двух на свою голову, а потом их десяток будет. Сознательных...
— Не десяток, сотни будут,— кричит им вслед учительница.
И ее смеху, что звенит колокольчиком, дружно, молодо вторят подружки.
Хорошо, что молодость — это задор, что это неистощимость энергии. Не всегда было весело, но никогда не спускались руки. Знала: на трудное дело поднялась партия коммунистов. Но это дело стоит, чтобы за него не только времени, жизни не пожалеть.
И когда в селе Ахуново организовали комсомольскую ячейку, первой комсомолкой стала Асма Муслимова. А потом она поняла, что ее знаний хватило только на первое время. Более яркий свет нужен был разбуженной башкирской деревне.
И первую комсомолку партячейка послала учиться, в педагогический техникум. Училась, работала в женсовете, писала стихи. Вот в небольшой тетрадке стихи А. Муслимовой, написанные в 1920—1927 годы: «Башкирская девушка», «Делегатка», «Батрачка», «Когда ветер дует». Часть из них опубликована в сборнике стихов, изданном в 1930 году Башгосиздатом в Уфе, перепечатана в журнале «Азат хатын». Это стихи о светлой доле раскрепощенной башкирской женщины, о той, что расправила крылья, почувствовала себя человеком, равным любому человеку на земле.
Как передать светлый пафос этих стихотворных строк! Эту радость творца, который своими руками лепит, чтобы потом вдохнуть в неподатливую мертвую глину новую жизнь. Творцом, созидателем новой жизни и чувствовала себя учительница Асма Муслимова.
Увидев в ней борца за новое, светлое будущее, страна взяла ее, молодую, за руку и повела вперед. В 1929 году Асма Муслимова — студентка Казанского Восточного педагогического института.
Свет, который несла в село партия, становится все -приметнее, все ярче. Культурная революция в деревне — это именно то, что делала в те годы Асма Муслимова. Она создала первый кружок селькоров, работала в Доме труженицы при Башцике. Все для того, чтобы башкирские женщины почувствовали любовь, внимание, заботу родной страны. Творческий импульс жизни передавала Асма Ахметвалеевна своим подругам и на селе и в городе. Но особенно дорога сердцу учительницы судьба сельской труженицы, рост ее самосознания, становление ее как творческой силы страны.
И может быть, именно поэтому в 1937 году она вернулась в родное Зауралье, в родное село. К земле, которая дает новые силы всем, кто прикоснется к ней. Работала в Миндякской и Тангатаровской школах Учалинского района. И вот уже почти двадцать лет преподает в Наурузово.
Село Наурузово. сравнительно небольшое — около ста дворов А башкирская средняя школа здесь есть. Учительский коллектив — двадцать пять человек. Если сравнить с 1919 годом и пятнадцатилетней учительницей в селе Ахуново, то сейчас сельских детей обучает целая армия образованных, хорошо знающих свое нелегкое дело людей Несравнимые величины. И школа не та, и люди другие...
А Асма Ахметвалеевна нет-нет да и сравнит. Вспомнит избенку, в которой начинала свой учительский труд. И посмотрит на новое школьное здание. И не одиноко высится это здание. Вот рядом клуб, библиотека. Вот детский сад-ясли, медпункт. Каменное здание продуктового и промтоварного, магазинов. В домах электрический свет, радио. Впрочем, кого сейчас этим удивишь! А вот телевизоры в далеком Зауралье — это в самом деле интересно! Магнитогорск принимают зауральские телевизоры.
Радуется заслуженная учительница, когда приходит в клуб: как хорошо одеваются люди, как интересно живут! В клубе лекцию послушаешь, кинофильм посмотришь. Бывают и выездные спектакли Сибайского башкирского Драматического театра.
А больше всего радуют Асму Муслимову судьбы молодых башкир:
— Неудивительно, конечно, что мой сын учится сейчас на третьем курсе механико-математического факультета Московского университета. А до этого преподавал математику в школе,— говорит она. — Нет ничего особенного и в том, что мои бывшие ученики Аглям Анбаев сейчас директор Наурузовской школы, а Узбек Гибадатов — завуч Казаккуловской. А вот, когда подумаю о девушках —моих ученицах, сердце поет...
— Мунира-то, наша Мунира в командировке за границей,—радуются наурузовские учителя.
Как им не радоваться, как не радоваться Асме Ахметвалеевне! Окончила сельская девчонка Мунира Кагарманова Наурузовскую школу, поступила в Башкирский государственный университет. Закончила факультет Иностранных языков. Отлично, значит, окончила, если теперь письма с заграничными марками отмечают ее путь.
Но, пожалуй, еще больше ласки, материнской гордости в глазах заслуженной учительницы, когда она вспоминает девушку из Наурузово Фархинур Лукманову, повторяющую ее учительский путь.
Закончила Фархинур Башкирский университет и вернулась в родной Учалинский район. Преподает химию и биологию.
В Зауралье гордятся традицией: получив образование, возвращаться в родные села. Много, много таких улетевших и вернувшихся в родные гнездовья. Ежегодно Зауралье посылает в учебные заведения своих сынов и дочерей. А готовит их к отлету и Асма Ахметвалеевна Муслимова.
Она — преподавательница башкирской литературы. Именно в этом видит заслуженная учительница высокий смысл и высокую гордость своей профессии. Народ, не имевший письменности, стал творцом, выпестовал своих поэтов, писателей, создал свою, башкирскую литературу.
И когда в притихшем классе учительница называет имена народных поэтов Башкирии, писателей, ставших гордостью республики, у многих ее учеников появляется и укрепляется мысль: «А не она ли, Асма Ахметвалеевна, участвовала в подготовке самой почвы, на которой выросла эта звездная плеяда». Конечно, так! Ведь без читателей нет литературы. И как много сделала учительница, чтобы пробудить в своих учениках любовь к башкирскому художественному слову, к созвучию рифм, чеканной простоте прозы!
Когда-то свой рукописный журнал «Звезда свободы» Асма Муслимова заполняла сама — от первой до последней строки. А кто другой мог тогда писать? Сейчас в Наурузовской школе тоже издается рукописный журнал — «Молодой творец» — на башкирском языке. Издатель — литературный кружок школы. Заслуженная учительница руководит кружком, а пишут в журнал ее питомцы. Нашлись в Наурузово школьные поэты, очеркисты. Пишут и рассказы. И неплохо получается.
И конечно, первый читатель, критик и ценитель — Асма Ахметвалеевна. Ее приговор юные творцы ждут с замиранием сердца. Они ведь знают, что это будет суд доброжелательный, справедливый и точный.
— Асма Ахметвалеевна — сама поэтесса, сама пишет...
Ученики Муслимовой читают башкирскую литературу не потому, что это школьный предмет, за знание которого ставят отметки. Нет, они как подарок принимают каждое новое стихотворение народного поэта Башкирии Мустая Карима. Они мечтают о том, чтобы посмотреть в Башкирском академическом театре драмы его прославленную пьесу «В ночь лунного затмения». Сайфи Кудаш, Сагит Агиш, Рашид Нигмати, Гайнан Амири—вот имена, которые знакомы наурузовским школьникам, как свои собственные.
И преподавательница башкирской литературы счастлива, что к ее юным ученикам пришли произведения Даута Юлтыя, Афзала Тагирова, Имая Насыри, не омраченные годами вынужденной разлуки.
...Очень спокойно, тихо — одна в своей школьной квартире в селе Наурузово живет заслуженная учительница школы РСФСР башкирская женщина Асма Муслимова. Невысокая, неприметного, скромного облика, негромкий голос, спокойные движения. Но есть в ее взгляде, улыбке, тихом, но таком радостном смехе чтото не. притушенное годами. Словно свет, что несет она годы и десятилетия в башкирские села, отбрасывает свои сияющие блики на это немолодое лицо.
Она —народная учительница. И в этом счастье ее жизни, призвание, избранное на всю жизнь.
Э. Волович
Башкирская АССР, с. Наурузово
Она проходит между рядами склонившихся ребячьих голов, бабушка для каждого из сидящих за маленькими партами ребятишек, и почему-то кажется, что это не она сама, а ребята ведут сейчас этот урок, сами разбирают задачи, пишут арифметические диктанты. Такие диктанты придумала для них Нина Васильевна Медведева, заслуженная учительница школы республики, преподающая в 36-й ростовской школе. А потом меняются тетрадями, ищут друг у друга ошибки. И тут уж никак не обойтись без вмешательства Нины Васильевны. Шум, споры...
— Дети, поднимите руки, кто допустил ошибки! Ванд, ты тоже ошибся?
Задача для третьего класса попалась действительно не из легких: разделить 17850 На 75. До сих пор ребята умели делить только круглые десятки и сотни. И вот уже самые нетерпеливые откладывают в сторону тетради и ручки.
— Нина Васильевна!..
— Нина Васильевна, помогите!..
— Я хочу, чтобы вы сами во всем разобрались...
Уже давно отзвенел звонок, кончился последний, пятый урок, а ребята III А все не расходились из класса. Мальчики сдавали Нине Васильевне вылепленные из пластилина реки и горы. У кого какие получились. Девочки принесли домашнее задание—аккуратно заштопанные носки. Всему нужно научиться в школе. «Не забудьте завтра прийти в полной парадной форме,— наказывала Нина Васильевна дежурному звену. — Мальчишки, чтоб нагладили по всем правилам брюки...»
— Вот вы говорите, трудная профессия... Ведь вот сама... с малых лет... даже, когда в куклы играла, все равно была учительницей... Окончила я училище еще до революции. Получила направление в станицу Кущевскую. Знаете, молодая еще была, с детворой старалась быть поближе. Одиннадцать лет проработала я в станице. И здесь вот уже тридцать девять... Когда меня назначили в ростовскую школу... она была тогда номер семнадцать. Я пришла — одноэтажное здание. Так обрадовалась! Моя школа! И коллектив меня очень сердечно встретил. Время тогда было трудное... Полкласса у меня было из детского дома. Уроки начинаются, а их все нет. Идти им было не близко, километра с полтора. То с завтраком их задержат, то еще что. Жду. Без них не начинаю.
Был у меня тогда в классе один мальчик, Сережа. Одинокий, озлобленный... Без отца, без матери... Очень трудный ребенок! Пожалуй, никогда у меня больше такого трудного не было. Никто с ним не мог справиться... Этот Сережа мог во время урока вдруг подняться, взобраться на подоконник и стоять там. Я внимания не обращаю, веду урок. Пройдет какое-то время, говорю ему: «Сережа, наверное, у тебя и ноги устали так стоять?» Выслушает меня, сядет на подоконник, свесит ноги. И опять я не обращаю на это никакого внимания. Потом говорю ему, вроде бы невзначай: «Пожалуй, так и ноги у тебя отекут!» Надоест ему так сидеть, никто на него не смотрит, пойдет, сядет за парту.
Грубый был очень. Задирал всех. Я сколько раз девочек предупреждала: он грубит, а вы не обращайте на него внимания. И с ним сколько раз после уроков оставалась, говорила ему: «Ты, Сережа, смотри, хоть один ты на свете остался, но от тебя твое счастье в жизни зависит, только от тебя самого...» Пестом уж я узнала: после школы ушел он работать на завод. Красивым, ладным парнем стал...
Своих детей у меня не было. Взяла я в то время-себе на воспитание девочку, Наташу, из детского дома.
Было ей год и девять месяцев. Спрашиваю ее: «Пойдешь со мной?» — «Пойду, тетя!» Она долго меня тетей звала. А потом спрашивает: «Почему у всех мамы, а у меня мамы нет?» Я говорю: «А почему ты сама не зовешь меня мамой?»
...Так вот и проработала в 17-й школе до самой войны. А потом ушла, когда немцы подходили к Ростову. Ушла с Наташей пешком в Азов. Когда наши освободили город, вернулась уже в эту, 36-ю школу. Так что за все мои пятьдесят лет работы переменила я всего три ШКОЛЫ.
— А сколько ребят прошло за это время через ваши руки?
— Я вам скажу, у меня в одном выпуске — это уже в этой школе было — с первого по четвертый класс пятьдесят восемь детей. Помню, было пятьдесят семь и привели девочку еще одну. Директор руками разводит,— ну что делать? Позвала меня. «Поступайте,— говорит,— Как хотите, я вам ее не навязываю». И я ее взяла, эту девочку. Привела к себе. И как раз она очень хорошей девочкой оказалась: десять классов кончила с золотой медалью... Вот и считайте: за пятьдесят лет выпусков тринадцать, наверное, будет... встречаюсь иногда с ними. Они меня узнают! Говорят: «Нина Васильевна, вы все такая же! Совсем не изменились. Преподаете?» — «Преподаю...» — «Ну, умница!..»
— Не забывают вас?
— Нет, что вы!.. Помнят... Как праздник какой-нибудь—и письма, и телеграммы, и звонки... Из Москвы, Из Новороссийска, с Урала... Томочка Кузнецова чуть ли не профессором стала в Москве. Она всегда хорошо математику знала. А стала химиком!.. Алла Лукина три раза поступала в медицинский институт. И все-таки прошла. Недавно письмо мне прислала, хочет приехать меня проведать... Ира Пономаренко — на Урале. Инженер... Если я вам про всех начну рассказывать, то, пожалуй, и до утра времени не хватит! Только... я ведь... не про всех знаю... Помню, было это в войну. Забегал ко мне на минуту Володя... Высокий, худой, в бинтах. Он был тогда ранен. В школе мы все звали его Дедом Мазаем! Так больше я его и не видела...
— Он был вашим любимцем?
— Вот уж кого не было в классе, так это любимцев.
Просто я его уважала. Он был лет на шесть старше других. Так уж получилось. Представляете, какую нужно было ему иметь выдержку, самолюбие, чтобы учиться этими крохами? Жил вдвоем с матерью и так ее любил, так заботился о ней!
— А почему — Мазай?
— Это с третьего класса... Мы учили стихотворение «Дед Мазай и зайцы». А он был у нас самым старшим. Да еще очень любил животных. Вот и стали его все звать — Дедушка Мазай да Дедушка Мазай...
Я о чем вам хочу сказать: я так люблю школу, люблю детей, вообще профессию свою люблю, что и на пенсию не хочу уходить. Мне шестьдесят восемь, давно можно было на пенсию, но я даже не представляю себе, как буду без школы... Я так привыкаю к каждому классу, что когда после четвертого передаю их в пятый, знаете, как мне больно? Как будто у меня от сердца что-то оторвут. Я плачу всегда...
— А они?
— И они плачут!.. Нет, нет, нет, я обязательно доведу теперешний третий класс до пятого. Как же можно, чтобы кто-то их вел за меня целый год? Я этого никому не позволю...
Мы сидим в просторном пустом классе. Я и учительница с уставшими за день глазами.
За окном медленно густеют сумерки.
— Жизнь — такая длинная и такая короткая!— задумчиво говорит Нина Васильевна. — Сколько лет преподаю в школе — и волнуюсь! Перед каждым уроком! Молодые иногда говорят: конечно, вам легко, вы старая учительница, опытная... Нисколько это от стажа не зависит. Иной раз составишь план урока, а потом идешь по улице или ночью проснешься и думаешь, думаешь. А может, вот здесь так нужно? Может, так будет лучше?.. Дожила до седых волос и все равно продолжаю учиться. И другим говорю — никогда не стыдитесь учиться...
В. Моисеев
г. Ростов-на-Дону
— У нас не совсем обычная просьба: покажите свою рабочую лабораторию.
Ольга Филипповна недоуменно посмотрела и махнула рукой:
— Да нет у меня такой лаборатории, я же географ. Идемте лучше чай пить.
— Чай потом. Сначала лабораторию. Где тот коралл, которым, вы сразили своих ребят?
— А... коралл-то, правда, красавец.
Ольга Филипповна Лукутина вышла в коридор и через некоторое время принесла его.
— Один томский ученый ездил во Вьетнам и по моей просьбе привез. Когда ребятам рассказываю о ЮжноКитайском море, коралл в школу несу.
Рядом с орехом на столе появился гербарий.
— Из Артека. Наш школьник Леша Байченко привез, сам собрал и надписал, посмотрите.
— А как вам нравится этот кувшин и ковшики? Это болгарская керамика. Ребятам очень важно все это своими глазами увидеть.
На стол хозяйка поставила вазу с... веточками хлопчатника.
— Хлопок?
— Да. Из Узбекистана. Наш. советский. Ученик ездил с родителями на каникулы и привез.
— А вот... Это уже наша Сибирь. II гербарий, и даже рога лося. Давно мне их подарили, еще когда студенткой университета была. Нашего, томского. Каждое лето уезжала в экспедицию. И вот как-то в Васюганском районе подарили... А как вам нравится каслинское литье?..
Ольга Филипповна показала нам на отлитые фигуры оленей, льва, Нептуна, на бюст рабочего...
— Отец мужа был литейщиком, по наследству и мы любим литье.
А книги! Все издания М. Зикмунда и И. Ганзелки, в каждой — закладки со своими записями,. пометками. Учителю нетрудно догадаться: отмечены темы уроков. Прекрасно иллюстрированное «Утро космической эры», «Животные из моего альбома» Яна Соколовского, «Уральская-кладовая» Гроденского, живопись Венгрии, Вьетнама, книги о Болгарии, ГДР и других странах, о материках, реках, альбомы репродукций картин русских художников, путеводитель по сибирским рекам и сотни (да, сотни) других.
География, как выразилась Ольга Филипповна, заняла всю квартиру. Мы теперь тоже утонули-в море книг, справочников, альбомов, плакатов, рисунков.
— Кто же делал все эти рисунки, альбомы?
— В основном учащиеся. Помогали студенты, да и мои домашние: муж, сыновья.
Десятки толстых клеенчатых тетрадей. Они разбухли от вкладышей. Вырезки из газет, журналов, на листочках— стихотворения, цитаты. У Ольги Филипповны правило: получила свежую газету или журнал — читает с карандашом в руках. Она выписывает «Известия», «Комсомольскую правду», журналы «Вокруг света», «Новое время», «Огонек», «За рубежом», «Работница», «Уральский следопыт», «Наука и жизнь», «Техника — молодежи», «Агитатор», «География в школе»... А еще журналы социалистических стран, методические сборники...
И все будет использовано на уроке. Ольга Филипповна литературу и искусство знает и любит не менее, чем географию.
«Степь, только степь, и по краю ее плавные, убегающие друг от друга отроги Гиндукуша, над ними бледное.
Зноем истерзанное солнце... Из-под камня выбегает ключ, и люди и животные жадно приникают к его певучей прозрачной целомудренной поверхности».
Этот отрывок из статьи Ларисы Рейснер учительница приводит, характеризуя Афганистан, и у учащихся складывается яркое представление о природе страны.
На уроках географии часто звучат музыка и стихотворения классиков, советских поэтов.
Урал! Опорный край державы, Ее добытчик и кузнец, Ровесник древней нашей славы. И славы нынешней боец,— слышим слова Твардовского на уроке об Урале.
Учительница часто прибегает к методу сравнения. И снова ей помогают литература, искусство, журналистика, живопись.
От этих сравнений легче перейти к другим, если можно так сказать, целевым:
— С каким районом можно сравнить Прибалтику по природным богатствам? Что общего у ней с этим районом и что их отличает?
Литературная аналогия очень помогает школьнику.
Смотрим ученические сочинения. Темы: «Города-герои», «Куба», «Амударья течет в Каспий», «Северное сияние», «Нефтепровод «Дружба», «Заповедники СССР», «Большая химия», «Томская область — край нефти и газа» — десятки увлекательных тем. Учащиеся изложили в них свои знания не только до географии, но и то, что узнали на уроках литературы истории, химии, физики, математики.
Лена Писарцева в докладе об Одессе рассказала о том, что она видела в этом замечательном городе-герое во время своей туристской поездки по югу страны. Задания меняются. Учитель предлагает несколько вопросов, на которые следует найти ответ в учебнике, составить конспект определенного параграфа, проанализировать диаграмму, схему, составить рассказ по рисунку, картине..
А на вопрос: «Почему западный район Украины является в основном сельскохозяйственным, хотя он богат полезными ископаемыми?» — учащиеся не найдут прямого ответа в учебнике; им нужно вспомнить материал истории, связать его со знанием всей темы «Украина».
Но что это — тоже география?! «Один гектар сибирского кедровника может дать 0,5—1 тонну орехов. Установить, сколько квадратных километров занято под кедровыми лесами в Иркутской области, и определить среднее возможное количество собранного ореха в данной местности, зная, что леса занимают в области 50 миллионов гектаров, а под кедровыми лесами занято 11,5 процента».
И ученики с увлечением решают задачу, каждому хочется быстрей узнать, сколько же орехов собирают в Иркутской области. Это было на уроках, когда изучалась Сибирь.
Или: «Сколько приходится на одного человека добываемого угля, выплавляемой стали, собираемого зерна».
Вот карты... Научить детей читать карту — это обязательное требование. В любом классе географическая карта постоянно заставляет учащихся обращаться к ней, анализировать, готовить собственные карты.
— Посмотрите на физическую карту СССР. Назовите крупные реки, протекающие по территории нашей страны! Какими характерными чертами отличаются эти реки? Чем они питаются?
Или такие задания:
— Составьте экономическую характеристику района, анализируя карту.
— Нанесите на карту Томской области месторождения нефти и газа.
Рабочую лабораторию заслуженной учительницы школы РСФСР О. Ф. Лукутиной невозможно вместить в какую-то комнату, в какой-то кабинет. Это — вея жизнь, со всеми ее событиями, новостями, открытиями, мир, увлекающий детей: И сам учитель словно тот же коралл, если он умеет увлечь, вселить мечту, рассказав о прекрасных страницах мира.
Т. Лопакова
г. Томск
Бывает в приангарской таежной стороне такое чудо. Где-нибудь на берегу холодной речушки вдруг видишь сельцо все из белых, обмазанных глиной хаток; в другом месте подаст тебе хозяйка горячий хлеб на вышитом белорусскими петухами полотенце; в третьем услышишь вдруг певучий цокающий или якающий говор.
Разными дорогами и в разное время попадали переселенцы в Сибирь. Особенно много их было в двадцатые годы. Шли белый свет повидать да присмотреть привольное местечко для жилья. Однажды вот такие ходоки попали в богатые лесные, соболиные места близ Тангуя, солнечные, с хорошими покосами, медовыми вечерами. Поселки здесь были редкие, с дремучими старинными названиями — Мохнатый, Худобок, Зарбь. Лес — сосны да лиственницы. И только в одном месте полыхнуло белое пламя. Куда ни кинь глаз — березы. Стоят словно свечи, и от их сияния, и от запаха почек, и молодой листвы кружится голова.
—Ох, и до чего ж красив свет!
Верующих в селе давно нет, разве две-три старухи держат у себя в красном углу иконы, да и то больше для порядка, по старой укоренившейся привычке. А обычаи остались. Но Сибирь берет свое. Расписные дуги коней украшают сосновыми ветками, из березового сока научились делать необыкновенного вкуса квас, бьют медведя, калят кедровые орехи.
Прежде чем добраться до Белого Света, нужно из Иркутска лететь на самолете в Братск, потом оттуда три с лишним часа трястись на автобусе до поселка Покосного, центра Добчурского леспромхоза, а там пешком по таежной дороге. По ней очень редко ходят машины: зимой ее засыпает снегом, весной—это топкое рыжее болото. Тишина такая, и не верится, что где-то близко грохочет огромная стройка, рождается многотысячный, многоголосый город, кипит жизнь.
И Белый Свет встречает приезжего такой же патриархальной, незамутненной тишиной. Лениво лают собаки да скрипит колодезный журавль. И только потом узнаешь, что и в этом тихом селе идут великие бои — за человечьи души, за их чистоту,— и здесь много перемен, и здесь есть страдания и радости, победы и поражения, и сюда властно вторгается новая жизнь.
Однажды в селе появилась незнакомая женщина. Ее встретили внимательные, изучающие взгляды. Все уже знали, что это новая учительница Ольга Ефимовна Левченко, что девять лет она учила ребят в соседнем селе Зарбь, а теперь вот перебирается в Белый Свет. Она принесла с собой добрую молву, и село уже знало, что ребятишки попадут в хорошие руки. Гадали об одном: долго ли продержится?
Ольга Ефимовна учительствует в Белом Свете вот уже шестнадцать лет. «Продержалась», конечно, не то слово. Она полюбила Белый Свет и его людей, делит с ними их горести и радости, отдает им и их детям все свои силы, свое сердце, свою жизнь. И они платят ей глубокой, искренней, скупой на слова благодарностью.
Ольге Ефимовне хорошо запомнился первый день в Белом Свете. Она ехала по улице, а все вокруг сверкало белизной: на заборах висели длинные полотнища — женщины отбеливали холсты. Это было очень красиво. И очень горько. В те послевоенные годы необходимость заставляла женщин сеять рядом с картофелем леи, прясть долгими зимними ночами, ткать на самодельных станках. Когда Ольга Ефимовна первый раз вошла в класс, навстречу ей неуверенно поднялись ребятишки в рубашках и штанишках из крашеной холстины.
Бедностью Ольгу Ефимовну было не удивить. В войну она досыта нахолодалась и наголодалась, болела сыпняком, зиму зимовала в легком пальтишке. И еще с военных времён осталась у нее, да не у нее одной, привычка: первое, что спросить у гостя,— сыт ли он? Этот же вопрос она задавала многим ребятишкам с взрослыми морщинками у губ и тусклыми глазами, и почти всегда слышалось в ответ «нет».
Об этом вспоминают сейчас, как о страшном сне. Сейчас Белый Свет другой. Добротные дома, мотоциклы, радиоприемники, отлично, почти щегольски одетые ребятишки, прочный достаток. И все эти годы Ольга Ефимовна была вместе с людьми.
Вместе с Белым Светом она встречала новые трак торы, вместе со всеми словом и делом боролась против самодурства и злоупотреблений, вместе со всеми радовалась, когда заработал движок и засветились окна в Белом Свете. А потом ее ребятишки бегали слушать, как гудят провода высоковольтной ЛЭП Братск—Тулун, и она рассказывала им о Братской ГЭС.
Меняется жизнь — меняются люди, и в этом сложном процессе, в этом вечном бою место интеллигента, в особенности сельского, всегда в самой буче, всегда на линии огня.
Один из домиков села заметнее других — и выше, и окна светлее, и Ставни выкрашены броской зеленой краской. Это — школа. Если заглянуть в окно поверх горшочков с цветами и ящиков с ярко-зеленой рассадой, увидишь черную облупившуюся доску, потемневший от времени медный звонок на столе, за разнокалиберными партами мальчишечьи стриженые затылки, девчоночьи подхваченные круглыми гребенками белые, русые, рыжие косицы. А у стола — светлолицая женщина в очках.
Это и есть Ольга Ефимовна Левченко. Когда она сердится, переносицу прорезает морщина — лица у ребят темнеют; когда улыбается, вспыхивают ослепительные
ямки на щеках — и тогда радостно, с облегчением смеется весь класс...
Дом Ольги Ефимовны и школа стоят рядом, их двери соединены дощатой дорожкой. По этой дорожке вот уже много лет каждое утро стучат костыли Ольги Ефимовны. В детстве она перенесла полиомиелит, и с тех пор ее ступни уже не касались земли. Бывает, в пургу, дождь, ветер кто-нибудь из односельчан переносит Ольгу Ефимовну в школу на руках.
Границы большого мира для Ольги Ефимовны сужены маленькой деревней на отшибе, стенами дома, за пределы которого ей так трудно выбраться. И тем, что не всегда проедешь по таежной дороге даже на ее «Запорожце», и тем, что она поэтому редко видится с коллегами. Все это так, и все это может стать гибельным для человека, для учителя. Но только для слабого человека и плохого учителя-. Ольга Ефимовна — сильный человек и хороший учитель. Отличник народного просвещения, депутат поселкового Совета, коммунист.
В этой слабой женщине — душа воительницы. Она воюет со своими слабостями и недугами и пороками людей, живущих бок о бок с нею, с невежеством и бескультурьем, со всякой несправедливостью, которая попадается на ее пути.
...Что такое дети в маленькой глухой деревне? Вот приходит в первый класс мальчишка. Он загорел до черноты, ноги у него привыкли к теплоте земли и колючей хвое. Он умеет пасти коров и ловить в речушке гальянов, он многое делает по хозяйству и не пропадет-на таежной тропе. Но он смотрит на Ольгу Ефимовну незамутненными бесхитростными глазами и говорит:
— Тетка, почини карандаш!
И прежде чем взяться за букварь, его нужно научить самым простым вещам: обращаться к учительнице на «вы», разговаривать с ней стоя, уметь поблагодарить.
— Расскажите, дети, о самом интересном случае из вашей жизни, — спрашивает Ольга Ефимовна. И оказывается: один нашел в земле соты с медом диких пчел, другого на сенокосе покусали осы, третья видела медведя и думала, что это дядя Миша без шапки (такой дядя Миша обросший и лохматый), а к четвертому волк забежал прямо во двор, и мать кричала на него в форточку: «У-усь!»
Все их интересы, вся их жизнь — в природе, они питаются и дышат ею. И это прекрасно. Но мир необъятен. Есть великолепные произведения искусства и чудеса техники африканские джунгли и величественные города Европы; в мире много слез и радости, бесчеловечных войн и освободительных революций. И обо всем нужно рассказать детям так, чтобы они это поняли.
Каждый раз почтарь (так здесь называют почтальона), вернувшись из Покосного, останавливает свои розвальни у дома О. Е. Левченко. Он привозит Ольге Ефимовне письма, открытки, книги, репродукции картин, пластинки и, конечно, газеты и журналы... Их множество, кроме специальных, педагогических: «Наука и религия», «Художник», «Вокруг света», «Наука и жизнь», «Женщины мира», почти вся детская периодика. И все Это Ольга Ефимовна несет в школу, в библиотеку. А библиотека отличная, и история у нее удивительная.
...Долгое время выпускники Белосветской начальной школы ходили в Покосное, в восьмилетку, пешком. Не так длинна дорога — километра четыре, — как опасна, особенно зимой, когда волки подходят к самым огородам. Ольга Ефимовна долго добивалась, чтобы директор Тангуйского молочного совхоза выделил машину. Ничего не получалось. И однажды, когда перепуганным ребятишкам померещились страшные волчьи глаза, она не выдержала: написала письмо в «Правду». Письмо опубликовали. На другой же день в Белый Свет приехала комиссия, и машину выделили.
А через несколько дней пришло на имя Ольги Ефимовны письмо из Московского авиационного института от профессора Владимира Сергеевича Левицкого. Профессор прочел заметку в «Правде», возмутился, что дети пешком ходят в школу опасной таежной дорогой. Он просил написать, приняты ли меры, а также сообщить, не нуждается ли в чем школа. Письмо в Москву ребята написали вместе с Ольгой Ефимовной, о мерах сообщили, а в конце вежливо намекнули, что в их библиотеке маловато книг.
Вскоре почтарь привез в школу посылку—большой ящик. А там весь А. Гайдар, тьма русских сказок. К новому году—снова сюрприз: ящик московских елочных игрушек, а потом снова девять посылок книг. Ребята из Белого Света учатся по московским учебникам, у них, кроме художественной, специально подобранная техническая библиотека для начальных классов.
Переписка с сотрудниками института длится уже три года. И эта так неожиданно завязавшаяся дружба приносит ребятишкам маленькой деревни не только материальную пользу. Они свидетели большого, хорошего поступка. Столкнувшись с людской добротой, душевной щедростью, чуткостью, они сами учатся быть добрыми и верят доброму. Вот так расширяются границы их мира.
Что можно сказать о воспитанниках Ольги Ефимовны? Они хорошо подготовлены, особенно по арифметике; почти у всех — идеально чистые и аккуратные тетради; ребята умеют петь, рисуют, собирают лекарственные растения — шиповник, ромашку, березовую почку, выращивают массу цветов; собирали металлолом в фонд обороны Вьетнама. В школе отличный участок с молодым садом. Но основное, пожалуй, то, что трудно учесть, перевести в факты, — влияние, разностороннее и благотворное, самой личности учителя.
У Ольги Ефимовны — оригинальная методика. Свою вынужденную неподвижность в классе она сумела превратить в положительный фактор. Самоконтроль и взаимный контроль, самодисциплина и самостоятельность — вот, пожалуй, самая заметная черта ее воспитанников. И еще: ребята много знают, любопытны, любознательны, в них проглядывает индивидуальность, намечаются способности. Они любят школу. В классе им хорошо. И это главное.
Она учит ребят уже четверть века, но расстается с ними, когда они еще совсем малыши и поднялись только на первую ступеньку знания, умения, понимания. И всетаки каждый день на ее стол ложатся скупые весточки от них. От школьников, студентов, людей, давно ставших взрослыми, и от педагогов, которые почти всегда пишут, что желание стать учителем заронила в них она, Ольга Ефимовна Левченко.
Это согревает душу. А как радовалось сердце, когда озорной мальчишка Ваня Сазонов принес ей букет черемухи! А однажды приезжий из области инспектор спросил у ребят, кто в их селе самый красивый, и они тотчас же ответили:
— Ольга Ефимовна.
Имя учительницы из Белого Света часто упоминается на совещаниях педагогов, ее прекрасно знают методиеты, института усовершенствования учителей. Она сумела убедительно доказать, что отдаленность, оторванность от города с его культурой, музеями, театрами не может, не должна быть причиной духовной бедности, узкого кругозора, нравственного оскудения. И доказательство— ее работа, ее воспитанники, она сама, человек высокой культуры, эрудированный, в полном смысле слова интеллигентный.
Какие родители у детей в маленькой таежной деревне?
Отличные труженики, доярки, телятницы, механизаторы, люди со здоровой природной моралью. А вот образования не хватает. И многие не виноваты, что выше начальной школы не поднялись: помешала война, разруха. Все работают, детьми заняться некогда, а если и занимаются, то часто неумело.
Воспитание детей — это прежде всего воспитание родителей. И надо не только помочь им овладеть тонкостями педагогической науки, а заставить вглядеться в себя, понять, что дети вырастут такими, каковы они, родители, Сами. Три года в школе работал своеобразный университет для родителей. Приходили главным образом женщины. Плели кружева, вязали нитяные скатерти и накидки а Ольга Ефимовна читала им статьи на воспитательные темы, иногда просто говорили о жизни, о семейных заботах, о детях, об их, таких разных, характерах.
Гас свет, зажигали лампу, и тянулись эти беседы за полночь. Школа стала домом, куда приносят свои радости и горести, где всегда встретишь человека, с которым можно поделиться самым сокровенным, получить, как у самого близкого друга, совет и помощь.
На родительские собрания приходят обычно всем селом. Они превращаются в своеобразный сельский сход, на котором беспощадно судят тех, кто плохо воспитывает детей, хвалят хорошие семьи. Бывает под укоряющими взглядами односельчан какой-нибудь папаша, поднесший Сыну кружку бражки, готов под парту залезть от стыда.
Проходят собрания бурно, и многие выходят из тесного класса, вытирая рукавами потные лбы.
А сколько на этих собраниях рождается хорошего! Создали совет содействия семье и школе, в который вошел и секретарь первичной партийной организации электромонтер Андрей Петрович Ковалев, кружки — танцевальный, рукоделия, столярный и механический, или, проще, по изучению мотоцикла.
А однажды Ольга Ефимовна предложила не совсем обычную мысль. Есть в Белом Свете одна многодетная семья. Старшая девочка, ученица Ольги Ефимовны, Таня Кулакова учится сейчас в Тулунском педучилище. Приехала осенью в легоньком платишке погостить и в нем же в лютые морозы села в тулунский автобус. Скромница, тихоня, учится на одни «пятерки», но тяжеленько достается ей эта учеба. На стипендию не проживешь. И решили — нельзя так мучиться девчонке. У Ольги Ефимовны хранится список — тридцать семь дворов из сорока регулярно сдают ей по рублю, деньги отправляют в Тулун, Тане. Так всем селом, всем миром помогают девушке кончить училище.
Доброта тянется к доброте. Так все светлое и хорошее находит свою дорогу к сердцу Ольги Ефимовны. И кажется, в ней самой неиссякаема эта доброта.
В Иркутском культпросветучилище преподает музыку очень способный педагог. Он из Белого Света. Когда-то работал там механиком. Днем пил, вечером крутил ручку киноаппарата. Так шла жизнь, бессмысленная и бесцельная. Как-то пригласила его к себе домой Ольга Ефимовна. Стала говорить с ним, дала книги. Он стеснялся своего невежества, завидовал ее мудрости, вере в жизнь. Так, может быть, и сгорел бы от водки, и опустился окончательно, если бы не ее добрые слова. И что откуда взялось! Открылись в человеке и талант и силы и пошел он по ее, учительской, дороге.
Самое важное, должно быть, в работе сельского интеллигента — бросить в душу человеку доброе зерно.
Один крупный иркутский врач как-то сказал Ольге Ефимовне: «При вашем сидячем образе жизни сердце может быстро ожиреть и ослабнуть. А поэтому шевелите ваше сердце».
«Шевеление» сердца — так с улыбкой она называет свои каждодневные неиссякаемые заботы.
Много можно рассказать об Ольге Ефимовне, об ее мужестве, жизнелюбии, энергии. Эта женщина, обреченная, по существу, на неподвижность,— бессменный агитаторе селе, руководит художественной самодеятельностью, и какие веселые концерты с интермедиями, шутками, песнями бывают тогда в школе!
О ней рассказывают вещи почти легендарные. Однажды, например, к ней в дом стали ломиться какие-то пришлые недобрые люди. Пока они барабанили кулаками в ставень, Ольга Ефимовна, опираясь на костыли, вышла на крыльцо и пальнула (разумеется, в воздух) из двустволки. Хулиганов как не бывало.
А сколько самых невероятных случаев с волками, медведями и другим зверьем расскажут о тех временах, когда она на своей старенькой мотоколяске возила целую ораву ребят из Покоснинской школы домой по лесной дороге.
Живет в селе человек, фамилию которого, пожалуй, не стоит называть. Вернулся с фронта с медалями и раной в ноге. Рана давно зажила, пора бы ему работать. А он все себе на печи лежит. Поработает с месяц сторожем или конюхом — и опять на печь.
Заинтересовалась тунеядцем милиция, приехала в село. И тут все ахнули! До этого бегал мужик в магазин за водкой рысью, а тут вдруг идет посреди улицы на костылях, еле ногами шевелит. Все кругом смеются. А громче всех Ольга Ефимовна. Посмотрел на нее. маленькую, этот человек, как сидит она на крылечке в валенках, которые за всю свою жизнь не износила, и вдруг ему стыдно стало. Так стыдно, что вот хоть упади на землю и лицо от людей руками закрой... Говорят, он теперь работает.
Есть люди, которые всей своей жизнью учат окружающих добру. От соприкосновения с ними все становится лучше, чище, совестливее. Такова и сельская учительница Ольга Ефимовна Левченко.
Ольга Ефимовна — человек душевно необычайно богатый и сложный. И дело не только в ее широкой эрудиции, высокой образованности. Она, наверное, из племени тех русских интеллигентов, которые сеяли разумное, доброе, не щадя и не жалея себя. Душевная щедрость основная черта этого удивительно ясного человека. Многие ее ученики несут в себе ее влияние, не учтенное, наверное, никакими отчетами комиссий и инспекторов, через всю жизнь.
...Отзвенел медный звонок. Закрыты тетради и книжки, убраны в нарты портфели. Теперь можно поговорить о своем.
— Ольга Ефимовна, расскажите про что-нибудь интересное,— просят ребята.
Она начинает рассказывать. Распахнутые глаза прикованы к ней. Сколько в них жадности, желания все узнать и понять! Ребята из Маленькой деревни открывают Большой Белый Свет.
В. Галкина
Иркутская обл., с. Белый Свет
Вокруг школы молодой сад: яблони, вишни, смородина, малина. Небольшой цветник под окнами, грядки опытного участка. Неустанно следит за всем этим чей-то глаз, постоянно ухаживает доброжелательная рука...
«Мы сами его посадили, сами ухаживаем за деревьями: окапываем, поливаем, обрезаем сухие ветки, уничтожаем гусениц...
Сегодня после уроков все будем работать в саду. Будем копать ямы для молодых яблонь, слив, малины, смородины, крыжовника. Наш фруктовый сад будет еще лучше...»
Почему же именно об этой, а не какой-нибудь другой школе говорятся в книге? Причина простая: составители учебника вот уже двадцать с лишним лет учительствуют здесь.
Все как-то органически слилось в деятельности Александра Степановича Степанова и Лии Васильевны Лазаревой: непосредственная педагогическая работа и неустанный многолетний труд над учебником. Одно невозможно отделить от другого. Постоянно горит неотступная творческая мысль супругов-единомышленников, соратников в большом деле.
«В школе есть пионерская комната. Там мы отдыхаем, играем в шашки и шахматы, читаем газеты, поем песни, проводим сборы...» Школа небольшая, чуть-чуть более полусотни мальчиков и девочек. Два класса-комплекта: первый—третий, второй — четвертый. Два. учителя: он и она. В такой малокомплектной школе освобожденный пионервожатый не полагается. Но какой интересной жизнью живут пионеры и октябрята из Булдеева, Акнязева и Акташкасов! Один только факт: в 1963 году бюро Чувашского областного совета пионерской организации обсуждало итоги соревнования «Чей отряд лучше?». Члены бюро единодушно признали тогда: по начальным классам лучшим отрядом в республике считать отряд булдеевских пионеров. На их счету десятки посаженных деревьев, интересные опыты на учебно-опытном участке, шефство над октябрятами, художественная самодеятельность, постоянная помощь колхозу, десятки килограммов желудей5 сданных государству для разведения новых лесов. В каждом классе своя библиотека и ни одного библиотекаря...
Именно в этой комнате, оборудованной по всем правилам пионерской этики, Лия Васильевна и Александр Степанович давали ребятам первые практические уроки обществоведения. Здесь рождались мысли о полезных делах и принимались решения по их осуществлению.
— За уборку хмеля правление колхоза выделило деньги. Как будем расходовать их? Ваши деньги—вы решайте.
Склонились головы юных активистов. Впервые в жизни предлагают им самостоятельно решать такую сложную задачу. А ответа, как в задачнике, не найдешь.
— В городе ребята одеты в форму... давайте и мы приобретем.
И вот решение совета дружины: всем иметь в школе вторую обувь.
Убедил маленького человека в том, что он хозяин, — дальше он уже сам, без подсказки, будет озабочен, чтобы сделать лучше. Вот и первое самостоятельное предложение детей.
— Тете Вале трудно одной управиться в столовой. Надо бы помочь ей.
— Картошку будем сами чистить...
— И посуду сами можем мыть...
Лия Васильевна и Александр Степанович вызвались стать педагогическими референтами своих коллег в самом сложном для чувашских школ деле — в преподавании русского языка. Общая идея учебника, его содержание, подача материала — все идет от собственного опыта, многократно повторенных и проверенных экспериментов, от мыслей, никогда не отрывающихся от развития общепедагогической науки.. И это позволило их книге выдержать уже несколько изданий.
Здесь, пожалуй, не место разбирать принципы, которыми руководствуются Александр Степанович и Лия Васильевна. Но одно из достоинств книги, признанное учителями, хочется отметить—это ее практическую направленность. Авторы учебника приглашают коллег следовать правилу, которого сами придерживаются свято и неотступно: в обучении детей-чуваш русскому слову — не злоупотребляй словом. Для приверженцев словесного метода обучения это звучит почти парадоксально.
Но логика составителей учебника проста и убедительна. Вникните в психологию познания ребенка. Как он воспринимает слова своего, родного языка? Как прямое обозначение предмета, его действия, признака. Нет их— нет слов. Есть они — есть слова. Вот отчего он родной-то, чувашский. В нем мир, в котором живет будущий человек. А если ты, учитель, хочешь, чтобы и русский для него стал таким же родным, так иди этим естественным путем познания. Не говори ему сначала пукан, чтобы затем произнести слово стул. А покажи в Натуре и назови его сразу по-русски. И тогда твой маленький ученик окажется приблизительно в том же положении, в каком находится его сверстник из русской семьи.
Закупили материал. Лия Васильевна сама делает выкройку. А дома матери и сестры строчат на швейных машинах.
Наступили ненастные дни весны.
— Ребята, у нас в школе грязно. А правило знаем: будешь чистым — будешь здоровым. Как быть, решайте.
«Наша учительница принесла в класс сумку и поставила на стол. Нам очень хотелось узнать, что в сумке. Учительница объяснила правила игры и стала вынимать из сумки по одному предмету. Там были: карандаш, перо, ручка, книга, тетрадь, мел, ножик, щетка, шило, воротничок, палочка... Мы стали называть эти предметы, добавляя слова на вопросы какой? какая? какое? Говорили так: «В сумке было чистое полотенце. В сумке была чайная ложка...»
Вот оно, практическое осуществление принципа не злоупотребления словом при изучении согласования прилагательных с существительным в роде. Так проводят уроки они сами. Занимательно, весело, с юмором, с расчетом на неожиданность обыкновенного. Не приучай ученика связывать слово со зрительным объектом с малолетства — так на всю жизнь непреодоленным и может остаться у него, как укор учителю, родовой «каприз» русского языка. Ведь на своем-то, чувашском языке безразлично, как сказать: «чайный ложка» или «чистый полотенце». Родов там не существует.
А чтобы кто-либо из коллег не понял, что это не только статья для чтения в классе или дома, но и подсказка к прямому следованию, вроде бы через учеников методический совет: «Проводите такую игру в классе».
Каждый свой урок по любому из предметов Лия Васильевна и Александр Степанович разрабатывают с завидной тщательностью. Разработки эти копятся из года в год, и постоянное наслоение нового материала на старый позволяет судить об их творческой лаборатории. По арифметике они особое внимание обращают на индивидуальные занятия с учениками. В учительской комнате в конце недлинного коридора — каталожный ящик. Каждая секция его — это хранилище уникальных наглядных пособий, при помощи которых Степанов и Лазарева достигают замечательных результатов в обучении детей.
Небольшие, в полтетрадных листа, карточки с задачами, с примерами, написанными от руки. Их десятки для каждого класса. Ни одна из них не пойдет на уроке не по адресу. Каждая для определенного ученика.
Кстати, таких карточек по русскому языку не меньше, чем по арифметике. Простой контурный рисунок гуся тоже окажется на парте именно того школьника, который в наивном доверии к мягкому знаку уподобит его окончание в родительном падеже окончанию слова «тетрадь».
Вот одна характерная деталь: как принято говорить, здесь учат и стены. И в коридоре и в классах полно наглядных пособий.
Александр Степанович и Лия Васильевна не борются неуспеваемостью. Ее просто-напросто нет в школе. С тех пор как они начали работать здесь, родители не помнят, чтобы им приходилось переживать неприятности из-за плохих оценок детей.
К тысячам забот еще одна: как преодолеть педагогическую беспомощность самих родителей? Надо, чтобы они были не просто осведомлены в вопросах воспитания и обучения своих детишек, а усвоили бы практические приемы. И вот путь найден.
Кончилось первое полугодие. В пионерской комнате первоклассники простились с букварем. Александр Степанович и Лия Васильевна собирают книжки, оставляют их в школе. Через день Лия Васильевна обходит с ними все три деревни.
— Как живешь, Вася? Я к тебе пришла, принесла книжку.
Шестилетний мальчонка тянется к букварю: картинки ему покажи.
— А ты знаешь, что под картинками-то написано? Нет? Я тебя научу. Приходи с папой в школу. А пока сам попробуй поучиться...
Малыши в школе. В классе в одном ряду— они, в другом — папы и мамы. Александр Степанович и Лия Васильевна раздают карандаши и тетради — и взрослым и детям. Так начинается первый в жизни шестилеток урок. То, что по просьбе учителя делают они, делают и взрослые. В перерыве дети бегут в коридор, на улицу, а взрослые остаются с учителями в классе.
Заболела мать Геры и Коли. В районной больнице поставили ошибочный диагноз и фактически списали человека. Несмотря ни на какие мольбы больной женщины, не дали направления в республиканскую поликлинику. И вот из чувашской деревни от депутата районного Совета Л. В. Лазаревой идет письмо в Москву: помогите матери моих учеников, вразумите врачей-бюрократов.
Вразумили. Болезнь была побеждена. Больную вылечили.
Немало таких поступков на счету Лазаревой и Степанова. Для Александра Степановича и Лии Васильевны дети — живое зеркало истории. И ход жизни таков, что ставит все новые требования.
Учебник, который хорош был в прошлом году, не подходит нынче. Вот и вынуждены авторы постоянно работать, обновлять его. Чувашская школа перешла на русский язык обучения с пятого класса. Начальным классам новая работа: найти пути подготовки детей к усвоению программ по всем предметам на русском языке. Снова эксперименты, находки, споры.
И на столе уже лежит рукопись — плод нового творческого вдохновения — русско-чувашский словарь для начальных классов...
Небольшое деревянное здание на краю деревни Булдеево — два класса-комплекта Шордаушской восьмилетней школы. Дети учатся здесь четыре года и уходят в пятый класс, чтобы потом стать хорошими трактористами и доярками, знатными токарями и инженерами. На их места садятся новые мальчики и девочки. Похожие и непохожие на тех, ушедших. Какие хлопоты и заботы принесут они Лие Васильевне и Александру Степановичу? На что новое и нелегкое вдохновишь их, молодое беспокойное племя?
А. Белов
Чувашская АССР, с. Булдеево
— Ну, ты все запомнила?
— Главное — не бойся.
— Главное — учись.
— Главное—будь щедрой.
— Главное — будь веселой.
Брат уходил на фронт. Добровольцем. Учитель. И чтобы не осиротела школа, его заменит вот эта девчонка, его сестра. Он уже весь там, но в глазах его тревога: справится ли? Ведь больше некому. И все-таки шестнадцать лет...
— Я тебе буду и оттуда помогать.
С этого дня она —учитель. Страшно. Тревожно. Ничего не видно. Лучше вернуться на комбайн, к девчонкам-ровесницам, косить, перелопачивать зерно, работать до тяжелого гула в руках. Ведь это легче.
Сейчас даже трудно вспомнить, как все это было в первый день. Ей показалось, что все ребятишки не из ее маленького улуса. В Загустае она не видела таких и испугалась. Можно было заболеть от такого напряжения.
— Катя Куриганова, — услышала она удивленный голос и узнала свою соседку Дариму Гомбожапову. И она увидела знакомые улыбки, глаза, знакомые курточки и визри. О чем они тогда говорили? Смеялись над чем-то, составляли план, как они будут ходить вместе в лее, будут читать, будут путешествовать, помогать друг другу.
А потом все приводила в порядок, знакомилась со школьным хозяйством. Задумала прочесть сразу все книги по педагогике, оставленные в наследство братом. Надо было вооружиться на завтра, на все дни. Читала до ломоты в висках и ничего не понимала, и опускались руки.
Встревоженная мать прибегала несколько раз в школу и, видя свою «учительницу», окруженную баррикадой книг, жадно, нетерпеливо перелистывающую страницы, уходила на цыпочках, стараясь не скрипнуть дверью.
«..Домой возвращалась за полночь. По небу, глотая звезды, плыли облака. Хотелось плакать.
Двадцать пять календарей ушло до последнего листика с рабочего стола Екатерины Сутаевны Куригановой. И каждый раз отважно «брал под козырек» листик со строгой единицей сентября. И все двадцать пять лет для учительницы этот день — красное число в календаре. И годы свои она считает именно с этого числа. Годы, в каждом из которых все триста шестьдесят пять дней — учительские. Сколько это уроков, преподанных и полученных?.. Скорее полученных. И на своих собственных уроках, и на уроках коллег. И от своих учеников, от встреч с друзьями, с книгами, с незнакомыми людьми и даже на трибуне, когда приходилось говорить о своем опыте.
— А какой, собственно, опыт, — искренне удивляется она, когда ее просят поделиться. — Ведь все учителя работают, что называется, без остатка.
И наверное, потому, что знает: учиться — это все равно, что грести против течения. Только перестанешь — и тебя гонит назад. Наверное, потому вот уже двадцать два года у Екатерины Сутаевны нет второгодников. Е. С. Куриганова убеждена, что второй год для ученика — это бесполезно и даже вредно, это, если хотите, унижение достоинства человека.
В самом деле, разве не от учителя зависит помочь вовремя слабому мальчишке или девчонке: вовремя по требовать, вовремя дать надежду. Профессию учителя можно сравнить с профессией хлебороба. Сколько у человека трудолюбия, столько у земли щедрости.
Екатерина Сутаевна работает в начальных классах с бурятской программой обучения Хоринской средней школы. Еще задолго до первого тревожного и радостного звонка, зовущего в школу, она знает уже всех своих первоклассников. Наблюдает за ними в детском саду, знакомится с родителями. Мамы доверчиво делятся с учительницей сомнениями.
— Вы знаете, мой Сашка совсем не умеет работать, не умеет спокойно посидеть даже двух минут.
— У дочки больные зубы. Она быстро устает, кажется, и жизни в ней нет.
— Что делать, сын растет только для себя. Никому никогда не дает своего, никому не поможет. Смеется над чужой болью, чужим огорчением.
— Надя боится всех, — трусость это, что ли? Никогда не даст сдачи обидчику и не вступится ни за кого...
За этими тревогами столько характеров, трудная повседневная работа с каждым. Научить читать и писать — это еще не все. Научить быть счастливым, научить высоко держать голову, научить щедрости и любознательности. А как это сделать?
Сколько раз Екатерина Сутаевна входила в новый класс. Все в ней дрожало от волнения. Она одна, а их тридцать — сорок пар глаз, сорок характеров, и сейчас они еще не ее. Но пройдет время, и ее мир станет их миром.
Начинается все еродного языка. Учительница говорит на родном языке, и исчезает страх, растворяется скованность, становится легче, свободнее. Сначала сказка, восхищение рассказами о подвигах, открытиях в биографиях вот этих семилеток, мальчишек и девчонок, рассказы о дружбе. Учительница внимательно слушает, смеется вместе со всеми, наблюдает, ничто не остается незамеченным:
— непоседливое воодушевление одного;
— и «охотничьи» рассказы другого, в которых больше фантазии (а ведь в них важна для нее правда воображения этого мальчишки);
— и грубое недоверие третьего;
— а тот и вовсе равнодушен, считает падающие листья за окном. О чем он думает?
— а как у этой девчонки горят глаза! Но она не хочет рассказывать. Нечего?
И это активное наблюдение продолжается во время прогулок в лес, к весенним ручейкам с бумажными корабликами, во время пикников, когда домашний паек каждого — на один стол.
Мальчишка, любитель березового сока, ранил дерево, хлебосольно приглашает, угощает им товарищей. Учительница мелом залечила рану, утерла березовые слезы.
— Ведь больно ей, — только и сказала. А мальчишка заплакал, съежился весь, убежал домой, назавтра стыдно было смотреть в глаза одноклассникам.
А вот через несколько лет на уроках природоведения они путешествуют по городам своей страны. Куда они сегодня поедут?
— В каких городах зоны лесов мы с вами жили-были?
Зажигаются красные флажки на карте. Раздвигается занавес. На классной Доске выписаны столбиком названия городов: Норильск, Одесса, Волгоград, Омск, Свердловск, Игарка, Баку, Иркутск...
Наперебой ребята рассказывают об этих городах.
«Норильск — молодой город в центре тундры, недалеко от устья Енисея. Много шахт по добыче каменного угля и руд и заводов построили здесь советские люди». «Волгоград — город-герой на правом берегу нижнего течения Волги». «Одесса —-самый большой порт на Черном море. Город-герой».
Света непременно хочет рассказать о том, что она видела сама этим летом в Одессе, побывав там с мамой.
— Сегодня мы поедем еще в один город, — говорит Екатерина Сутаевна. — Посмотрите внимательно на запись и догадайтесь о цели путешествия, конечной точке Маршрута.
Учительница улыбается. Сколько у нее догадливых и находчивых, сколько рук взлетело вверх. Но больше всего радует вот эта поднятая рука слабенького Бадмы.
— Новосибирск, — читает он по первым буквам записанных на доске слов.
— Умница, какой же ты у меня умница!
А глаза мальчика зажигаются гордостью, с парт ему улыбаются товарищи.
Хором произносится новое слово. Учительница обращает внимание на артикуляцию звуков «в» и «б», наиболее трудных для бурят. А теперь нужно географическое положение Новосибирска. По карте-вкладке «Полезные ископаемые». И опять уже готовы ответы, и опять нетерпеливо подняты руки, каждому хочется услышать похвалу учительницы...
Екатерина Сутаевна довольна уроком. Главные сведения дети добыли сами. А сколько было прочитано, сколько отвергнуто вариантов урока, чтобы получилось именно так, как сейчас, и чтобы стало легко, как сейчас, от сознания, что ее дети могут сами добывать знания! Надо только не уставать грести против течения. Научить и их этому, этой боязни остановки, потому что перестанешь грести — и тебя погонит назад.
— А все-таки в чем секрет успеха Екатерины Сутаевны, ее метода? — пристаю я к Любови Александровне Пластининой, завучу школы, вот уже двадцать лет работающей вместе с Е. С. Куригановой.
— Да ведь, право, ничего особенного. Посмотришь, у других учителей и уроки будто такие же, как у нее, а результаты, сами видите, разные. Вот говорят о методах, но ведь, и методы у нас одни. Вот липецкий, например... Так ведь многое из этого я видела у Куригановой еще в 1945 году. У нее талант учителя. Талант сильный и яркий. Талант с первого взгляда влюблять в себя. Это, наверное, и есть куригановский метод.
Я помню встречу с Екатериной Сутаевной в ноябре 1963 года. В Хоринске шел кустовой семинар учителей начальных классов. И когда приехавшие из разных школ, из «глубинок» попросили рассказать Екатерину Сутаевну о своих уроках, она просто сказала: «Приходите и смотрите».
Желающих прийти и увидеть оказалось больше, чем учеников в классе. Учителя самоотверженно втискивались за маленькие парты, сидели на стульях, в проходе между рядами парт, стояли у стенок...
Тогда на этом уроке со мной за партой сидела очень молодая учительница. Она так волновалась, так слушала, смотрела, так старалась запомнить, остановить каждое мгновение, будто хотела помочь учителю, переживала вместе с ним. Бальжинима училась когда-то у Екатерины Сутаевны. Потом стала учительницей. И вот пришла снова учиться у нее — учиться учить.
— Вы посмотрите, — горячо шептала она. — В моем классе такие же мальчишеские головы с вихрами, такие же тугие косички у девчонок, но эти головы раскатываются на уроках в разные стороны шариками. А у нее они, как подсолнухи к солнцу, поворачиваются к учительнице, ловят каждое ее слово. Хочу так же! Также влюблять в себя с первого взгляда, поворачивать к себе чуть заметным наклоном головы, так же подчинять себе радостно, так же управлять душами и волей. Но это же искусство мастера!
Потом мы говорили с ней о профессии учителя. И каждая из нас видела перед собой Екатерину Сутаевну Куриганову.
Профессия учителя сложна. Вот где надо преодолевать самые непредвиденные препятствия. А путей неисповедимых, а тайн, а полета! Элементарное повторение пройденного исключается. Все надо открывать заново. И колышки забивать в неосвоенной душе, и прокладывать в ней первые тропинки. Ты — золотоискатель, ты — врач, и артист, и художник.
— На уроках Екатерины Сутаевны, — говорит девушка,— сталкиваешься с такой эрудицией, с такими познаниями, с такой гордостью за свою судьбу, какую не сыграешь, не изобразишь. И такую судьбу хочется повторить, а гордость испытать.
Классная библиотека насчитывает более двухсот книг. История создания ее также примечательна. Второклассники Екатерины Сутаевны вышли на первое место по сбору макулатуры. Заработали много денег. Эти деньги стали книгами, целой библиотекой. А какой это был праздник, когда они всем классом, с учительницей пошли в книжный магазин и выбирали, кому что по душе! Никого не обидели, вкус каждого был одобрен, сбывалась мечта каждого. И кто давно уже мечтал получить именно эту книгу, получил ее. Даже лучше, если она будет в общей библиотеке, зато сколько будет единомышленников в оценке «его» книги, сколько появится новых друзей ее. И библиотека растет, фонд ее увеличивается.
Вот Жаргал Дамдинова, «заведующая» библиотекой, расспрашивает маленьких читателей о содержании прочитанной книги, о том, что понравилось, что показалось плохо и почему, придирчиво перелистывает книгу: нет ли загнутых страниц, помарок. Довольная ответами и осмотром, ласково говорит, совсем как Екатерина Сутаевна:
— Какой же ты умница! — и гостеприимно распахивает перед, читателем книжный шкаф.
— Умница, — говорит отличница Таня Бадмаева своему подшефному, с которым арифметика не в ладах.— Почти сам решил задачу. — В радости она уже забыла, что бились-то над этой задачей почти два часа. И с восхищением смотрит на «героя», а тот тоже счастливо улыбается.
Ну кто их осудит, что они так хотят быть похожими на свою учительницу? И что у них разговоров дома только: «Екатерина Сутаевна сказала...», «Екатерина Сутаевна просила...», «Я спрошу у Екатерины Сутаевны...»
Кто осудит родителей этих учеников, которые ревнуют своих ребят к учительнице? И все это не мешает, а, наоборот, крепит их дружбу со школой, с учителем. И они предлагают свою помощь: провести беседу в классе, организовать экскурсию, съездить в Улан-Удэ за самыми хорошими подарками к празднику для всех ребят класса, помочь ярко, разнообразно подготовить пионерский сбор.
Она сильный, красивый человек. Талант. Учитель. Заслуженный учитель школы РСФСР.
А. Хабеева
Бурятская АССР, с. Хорино
Время посеребрило его волосы, избороздило лицо морщинами. Не искал Николай Иванович в жизни проторенных путей. В трудные годы коллективизации, окончив сельскохозяйственный техникум, работал в одном из первых казахских совхозов. Помнит и по сей день густое зарево пожара, хлесткие винтовочные выстрелы — в судорожных конвульсиях умирало басмачество... Потом учеба на химико-биологическом факультете Тамбовского пединститута, работа директором школы в Нижнем Шибряе, неподалеку от Уварово.
Его и по сей день помнят здесь.
Затем трудные дороги войны. Бои, ранения, награды... От Брянска до Чехословакии прошел сержант Кулаков, прежде чем вернуться к мирному труду. В 1948 году его демобилизовали. В том же году он принял Бокинскую школу. Это было ветхое одноэтажное здание, окруженное большим каменистым пустырем, где раньше стояла церковь. Через несколько дней на общем собрании учителей и родителей Н. И. Кулаков говорил:
— Давайте начнем с пустыря. Здесь можно заложить хороший сад.
— Зачем? — удивились многие.
— Зачем? А помните, А. С. Макаренко говорил: коллектив начинается там, где появляется объединяющее людей интересное трудовое начало.
Пасмурным апрельским днем вышли на пустырь семиклассники во главе с Николаем Ивановичем. Через два дня к ним присоединились ребятишки из шестого класса, через неделю, вооруженная лопатами и ломами, на пустыре копошилась уже вся школа. Приходили и многие родители. А на классных собраниях и пионерских сборах горячо обсуждали, какие сорта плодовых деревьев сажать в первую очередь, коллективно писали письма в Мичуринскую генетическую лабораторию, Никитский ботанический сад, Сочинский дендрарий с просьбой прислать семена и саженцы.
Уроки ботаники теперь проводились тут же, на пустыре. До чего интересно было слушать Николая Ивановича, опершись уставшими руками на черенок лопаты! Рассказывал он о замечательных растениях, родиной которых являются разные места земного шара, и многие из них вскоре будут посажены здесь, в их саду.
Когда прикапывали первые саженцы, около школы собралось чуть не все село. Отчаянный бокинский гармонист Павел Неведров тушем «прописывал» каждое новое деревце. Различали их по табличкам: «амурский бархат», «японская вишня» и т. д.
Так рождался у обрыва этот сад, в котором сейчас растет свыше трех сотен сортов плодовых и декоративных деревьев со всех пяти континентов...
Ребята, с которыми Кулаков начинал наступление на пустырь, давно уже не школьники. Вячеслав Наженко и Валентин Сайкин — офицеры. Людмила Леонтьева
работает на железной дороге в Норильске, Тамара
Губарева — в колхозе, Тамара Неведрова — кандидат наук. Каждое лето кто-нибудь из них да приедет в Бокино, зайдет в сад, не может налюбоваться «своим» деревом.
— Смотрите, Николай Иванович, как вымахала!
— Да, вымахала, — соглашается он, сам же думает: «А как вымахал ты, мой хороший, мой курносый озорник! Очень нужным человеком стал. Даже более нужным, чем твой старый директор...»
И глядя на плечистого полковника или серьезного доцента, которые, казалось, совсем недавно, как и десятки их сверстников — бокинских крестьянских ребятишек, гоняли по прудам золотобоких карасей, вспомнит Николай Иванович удивительную историю, которую не единожды слышал от старожилов.
...Было это в 1861 году. По селам и деревням поползли слухи: даровал-де русский царь-самодержец крестьянам волю. А вскоре и в Бокино прискакал гонец, вручил старосте объёмистый пакет с каким-то манифестом. Велено тот манифест прочитать на общем сходе. Собрал староста сход, да и схватился за голову: а кто же, господи, читать-то будет — в селе ни одного грамотного. Выручил некий Комбаров из соседнего села. Еле-еле, по складам прочитал царский манифест, но никто из крестьян так ничего и не понял...
Удивительно вспоминать об этом сейчас, когда нет в Бокино двора, где бы не было ребятишек-школьников, где нет семей, один из членов которой не имел бы высшего или хотя бы среднего образования.
...Однажды, было это в первые дни летних каникул, в кабинет Н. И. Кулакова протиснулся грузный, средних лёт мужчина, в синей косоворотке и соломенной
шляпе. Стиснул худенькую руку Николая Ивановича своей огромной, точно лопата, ладонью.
— Борисов, директор школы. Из Сибири...
Целую неделю сибиряк прожил в школе. Ночевал в учительской. С утра до позднего вечера пропадал в саду, наблюдал, как трудятся ребята, приставал с тысячами вопросов, записывал. Уехал, так и не сказав толком о цели своего визита.
Прощаясь, буркнул:
— А я, Николай Иванович, откровенно говоря, думал, Того... газеты немного приукрасили. Отличное дело затеяли вы...
А вскоре стали поступать подобные письма и из других уголков страны. У бокинских юных садоводов нашлись последователи на Украине и в Карелии, на Смоленщине и в Удмуртии...
Заслуженный учитель школы РСФСР Николай Иванович Кулаков отметил восемнадцатилетний юбилей директорствования в Бокино. Как незаметно пролетели в трудах и хлопотах эти восемнадцать лет! Когда-то школа имела с десяток истрепанных географических карт да стеклянную банку с ужом. А теперь — целое хозяйство: восемь гектаров земли, трактор, сеялку, плуги, культиватор; сад, цветник, ферму.
Раньше школа жила от звонка до звонка. Сейчас двери ее чуть ли не круглые сутки открыты настежь. Одних кружков и секций сколько: овощеводческая, садоводческая, селекционная, краеведческая, волейбольная!..
Наступили каникулы, но жизнь в школе бьет ключом. Пионерские штабы, увлекательные походы и экскурсии. Ребята не только хорошо отдыхают, но и принимают посильное участие в сельскохозяйственных работах.
Когда-то двести с немногим учеников ютились в неказистом одноэтажном здании. В этом году в двадцати четырех классах занималось около восьмисот ребятишек. Красиво белокаменное здание школы. Рядом — подсобные помещения, мастерские, спортивный зал, теплица. И все это построено руками школьников.
Но главное, чем больше всего гордится Николай Иванович,— это любовью его питомцев к земле, их преобразовательским отношением к природе. В школьной пионерской комнате — пять дипломов ВДНХ, пять медалей Выставочного комитета...
В комнате Николая Ивановича большой письменный стол, массивный шкаф, набитый книгами.
— Я, как писатель Леонид Андреев, люблю все внушительное,— смеется Кулаков.—Труд и заботы — моя стихия. Депутат сельсовета — раз, руководитель лекторской группы — два, член товарищеского суда — три, совет пионерской организации, общество друзей природы... Если все перечислять, пальцев на руках не хватит. За все лето на футболе не больше пяти раз был...-
Кстати, о футболе. Старые тамбовские болельщики и по сей день помнят высокого стройного футболиста — одного из форвардов сильной в то время команды пединститута. «Жми, Кулак, давай!» — подбадривали его с трибуны. Давно уже не играет в футбол Н. И. Кулаков, но болельщик он заядлый. И если у семиклассников разгорелся футбольный спор, лучшего арбитра, чем директор, не найти. Он знает все: и кто открыл счет во встрече московских «Спартака» и «Динамо» в позапрошлогоднем чемпионате страны, и как зовут второго вратаря ташкентского «Пахтакора»...
— Идея у нас интересная есть, — он достает из стола свернутый лист кальки, — это план землевладений колхоза имени Жданова. Вот здесь, — Кулаков указывает на квадрат, обведенный красным карандашом, — гектаров пять заброшенной земли. Колхозники от нее отказались, говорят, ничего не растет, пустыня. А мы, то есть школа, решили оказать, что на Тамбовщине ничего не расти не может. Будем выращивать здесь кукурузу, арбузы, а может быть, и сад заложим. Осенью начнем. Ребятишки, да и большинство учителей, просто загорелись. Каково?
Я видел эту землю летом. На песках росло несколько чахлых былинок. Даже удивительно: откуда она взялась на Тамбовщине?
— А вы уверены, что обуздаете эту землю?
Глаза Кулакова загораются озорно.
— Помню, были в Тамбове писатели Илья Григорьевич Эренбург и Владимир Германович Лидин, заезжали к нам в Школу. Пустырь тогда мы только начали осваивать. Ходим по пустырю, я рассказываю гостям: «Здесь будет виноград, здесь тутовое дерево, здесь айва». — «Айва будет расти?» — удивился Эренбург. «Будет,— отвечаю,—заставим». Илья Григорьевич еле заметно улыбнулся и говорит Лидину по-немецки: «Чем тебе не тема? В тамбовских степях, и вдруг свой мечтатель, Герберт Уэллс...» Я немецкий знаю, но вида не подал... Думал написать Эренбургу, как заставили наши ребятишки айву на Тамбовщине расти, да, наверное, забыл он тот случай.
И, помолчав немного, добавил:
— К земле, даже самой на первый взгляд нестоящей, надо относиться с душой. Об этом партия очень хорошо еще раз нам напомнила. Каждый метр должен плодоносить...
...Летом 1944 года взвод военных связистов отдыхал в только что освобожденном от фашистов украинском селе. На перекур к солдатам часто заходил древний дед. Глядя вокруг воспаленными, слезящимися глазами, он горестно говорил:
— Испоганили проклятые фрицы усе наше село. Садки усе порубали...
И чтобы успокоить деда, сказал тогда старший сержант Кулаков:
— Ничего, дедушка, добьем гадов, еще краше сады разведем!
Сказал проникновенно, как будто произнес клятву...
...И вот теперь, бывая в знаменитом саду у обрыва, слушая Кулакова, знакомясь с его планами, я думаю: клятву свою он выполняет с честью.
В. Пешков
Тамбовская обл., с. Бокино
Летом шестьдесят третьего года советские учителя литературы поехали в ГДР. Их пригласили: читать лекции для преподавателей русского языка. Александр Петрович Крылов был приглашен под Росток, в Бад-Доберан, живописный курортный городишко.
Крылов вспомнил этот разговор спустя три года на опушке сосновой рощи. Он смотрел сквозь очки на свое Лунино, а рядом, на заснеженной поляне, шумели его ученики, пятнадцатилетние девочки и мальчики. «У моего отца было это важное преимущество,— думал Александр Петрович,— он знал, за что идет умирать».
С холма он видел сверкающие белизной поля окрест, и свой поселок, и шоссе, и высокую насыпь железной дороги, по которой торопливо проходят поезда. В небе, глубоком, мартовском, застыли барашки, прозрачнее стали дали, ощущение весны было необыкновенно острым.
Он отыскал взглядом школу, тополя во дворе с грачиными гнездами, чуть выше — приземистый дом, последние два окна — квартира, где тридцать лет назад поселилась их семья. От этого дома через двор они все отправлялись в школу: взрослые — учить, а дети — учиться. Из этого дома по тропинке спустился к станции в сорок первом отец и больше не вернулся. Погиб, оставив детям в наследство полки с книгами. В другой стране, Александр Петрович еще острее понял своего отца. Красный командир — в гражданскую, сельский учитель — в мирные годы, комиссар — в Отечественную, он до конца был верен высоким стремлениям русской интеллигенции. Идеалы для него не были пустым звуком, он не предназначал их только для других; они определяли его жизнь.
Александр Петрович рос в атмосфере высоких стремлений, труд в семье рассматривался не как источник заработка и благополучия, а ежедневно наполнялся большим, содержанием. Может быть, именно это — содержание труда — так привязало его к этому месту...
Александр Петрович критически осмотрел широкий вестибюль, превращенный на скорую руку в актовый зал. Стояли ряды стульев в белых чехлах, приготовлен стол под радиолу. Сегодня надо радиолу: ребята должны услышать каждый звук, каждый аккорд этой волшебной вещи, которая называется Шестой симфонией. Сегодня они, наконец, услышат ее, ощутят величие и трагизм жизни, как их ощущал Чайковский. Поэтому надо радиолу, электропроигрыватель не даст чистоты звучания.
Свечи... Свечи расставлены, укреплены. Они будут гаснуть одна за другой, уступая мраку. Потом вспыхнет электрический свет.
Кто-то писал, что создавая Шестую симфонию, композитор Чайковский представлял себе последние минуты Пушкина. Возле умирающего поэта - друзья, врач; все стерегут угасающее сознание, движения; всем кажется, что он просто засыпает; но вот к губам подносят перо, и дыхание не колышет его...
Народу будет много. Придут празднично одетые, с каким-то особенно приподнятым настроением. Даже не верится, что университет любителей литературы и искусства начался с простого литературного кружка.
Вот там, у окна, будет стоять Гена Тургенев. На стул не сядет, зайдет последним, прислонится к стенке. Это в его характере — уступать не сразу.
В простенке — под красный мрамор мемориальная доска «Они погибли за Родину». Золотыми буквами фамилии учителей и учащихся, погибших на фронте. Первый в списке — отец, П. И. Крылов. Товарищи по классу.
«Спасибо, ребята, — отпустил он своих командиров.— Идете учить уроки, а вечером ко мне за приемником». .
Секретарь вручил телефонограмму. Областной институт усовершенствования учителей извещал Крылова, что к нему из Пензы едет заслуженная учительница школы РСФСР Зоя Дмитриевна Ершова. Крылов всегда рад новому товарищу. В одиночку или группами к нему часто приезжают посмотреть, как он проводит уроки, внеклассные мероприятия.
Книги он приобретал с детства, полки с ними заняли все стены квартиры. Он стал собирать фонотеку, произведения русских и западных композиторов — сейчас их накопилось более тысячи; репродукции картин художников разных эпох и стран; копии посмертных масок великих людей: Пушкина, Белинского, Бетховена; затем купил радиолу, электропроигрыватель, магнитофон. Словом, вооружался.
Писатель должен ожить.
Можно рассказать, например, как Горький приехал в Неаполь, выступил с речью на митинге, устроенном в его честь рабочими, и этим ограничиться. Но можно показать снимки Неаполя, прочитать воспоминания Буренина о том, как они вдвоем с Горьким бродили по утреннему городу и вдруг услышали чудесную песенку «Не светится оконце», и тут же услышать эту песенку, замереть от восторга. После митинга у биржи труда народ пел «Интернационал». Пел с ними и Горький...
У доброй славы быстрые ноги. О Крылове заговорили. в институте усовершенствования учителей. Коллеги горячо поддержали Александра Петровича, они поняли важность соединения уроков литературы с музыкой, живописью. Крылова приглашают на семинары, конференций, курсы. Он щедро делится своим опытом.
Учителем из далекого села заинтересовалась Академия педагогических наук. Доклады, лекции, в Москве, на районных семинарах. Сколько их прочитано!
...«Многому Вы научили меня. Я очень благодарен Вам за это. Вы научили меня понимать классическую Музыку, любить живопись п литературу. Когда слышу «Времена года» или «Аппассионату», мне вспоминается литературный кружок и наши споры, подготовка к походу в Лермонтово. И хочется снова быть среди своих ребят. Да, жаль, что прошли школьные годы. А сейчас я служу в пограничных войсках на побережье Черного моря. Служба наша трудная, но почетная. Сейчас — на границу. До свиданья. Слава Алексеев».
Крылов прочитал письмо и задумался. Да, он помнит этого, мечтательного паренька, Славу Алексеева, поход в Тарханы. Они разбили свой палаточный лагерь на опушке леса. Побывали в музее, расспрашивали стариков о былом, записывали легенды о поэте, дышали воздухом, окунались в удивительную лирическую атмосферу, в которой рос маленький Мишель, бродили по местам, где бродил он.
В один из вечеров Крылов и ребята спустились к пруду. Солнце уже зашло, «зеленой сетью трав подернут спящий пруд». Совсем рядом темнел силуэт домовой церкви, построенной бабушкой Лермонтова, с крутого холма музея-усадьбы спускалась гряда кустарника. Слева виднелась сельская церковь и часовня под раскидистым дубом, где вечен сон поэта. Этот уголок русской земли очаровывал. Они посидели у пруда, потом отправились назад, к лагерю. Проходя мимо одного домика, услышали «Аппассионату Бетховена, которую передавали по радио.
Слава Алексеев подошел к ограде, прислонился и стал слушать Остальные сделали то же. В вечерних сумерках раздавались чистые звуки pояля, такие по-лермонтовски мятежные, что казалось: они возникли здесь, а не в далекой Германии...
Крылов улыбнулся этому воспоминанию. Ради такого стоит работать. Стоит работать, чтоб чуткие души тянулись к прекрасному, чтобы прекрасное всегда будоражило, не давало закисать, успокаиваться.
Воспоминания освежают, придают силы. Крылов перебирал в памяти свой архив судеб. Не в одной есть и его мазок, порой самый яркий.
Миша Малышев уже с флота написал: «Хочу пойти по Вашим стопам». Он «сделал жизнь по Крылову» — Демобилизовался, поехал в Казань, в университет, где учился когда-то Александр Петрович, и поступил тоже на историко-филологический факультет. Однажды они встретились в читальном зале университета — учитель и ученик. Они сидели за одним столом и готовились к экзамену: Миша Малышев — к государственному, а Крылов— к кандидатскому.
Судьбы самые разные. Некоторые запоминаются на всю жизнь.
Шуре туго давалась математика. Она кое-как добралась до десятого класса, но новая учительница считала ее безнадежной, не надеялась, что выдержит выпускные экзамены. Однажды Крылов присутствовал при бурном объяснении учительницы с директором школы. Он тогда заведовал районе; Крылов тут же вызвал девушку в кабинет директора, попросил оставить его наедине с ней.
Шура была замкнута, ничего не хотела объяснить, но дотом, почувствовав человеческое участие, вдруг расплакалась и рассказала, как ей тяжело: математика не дается, дома обстановка невыносимая. Отец над ней издевается, без конца обзывает тупицей... Крылов понял, что девушку надо срочно вырвать из тяжелой домашней обстановки, и с согласия ее матери поместили Шуру в школьный интернат.
Ей помогли подготовиться к экзамену по математике, она успешно сдала его, получила аттестат зрелости. На лето Крылов отправил ее в пионерский лагерь вожатой, дам она окрепла, поверила в себя. Потом вышла замуж, родила дочку—и счастлива.
Когда в зале остались одни устроители сегодняшнего занятия, зажгли верхнюю лампу. У стены, хмурясь от света, стоял Гена Тургенев.
Они собрали пластинки, книги, завернули в скатерть радиолу и все отправились провожать Александра Петровича домой.
Был поздний вечер, в школьном дворе под ногами потрескивал ледок, в густой сини неба над головой сверкали чистые звезды.
Тургенев шел вместе со всеми до дверей квартиры. Ребята внесли радиолу и распрощались. Только Тургенев замешкался.
— Александр Петрович, дайте мне пластинку до утра. Я дома проиграю еще раз.
— Возьми, пожалуйста.
Крылов остался у двери, не торопился зайти в дом. Небо было сказочным. Сейчас под ним звучит музыка, и широколобый парень станет у окна, будет смотреть вверх, туда, где светят звезды, и вопрошающая мысль унесется к ним.
М. Вайнер
Пензенская обл., п. Лунино
Что будет с Толей?.. Во втором классе он уже глядел на учителей и на всех взрослых исподлобья, сбегал из дому, пропускал уроки и был замечен как-то в мелком воровстве. Чистенькая, добросовестная девочка Софа в противоположность ему учителей ничем не беспокоила, но иногда про нее в учительской говорили:
— Сколько учу ее, но ни разу не заметила, чтобы она руку подняла первой. Учится как-то по обязанности, никакой живой искорки в глазах...
...За сто лет до того, как появились на свет Софа и Толя, из ворот двухэтажного деревянного дома по нынешнему проспекту Ленина в Красноярске вышел восьмилетний мальчик со школьной сумкой. Он миновал несколько домов и заборов, перешел, обходя огромные лужи, на другую сторону улицы, повернул с трудом железное кольцо тяжелой калитки и оказался в одноэтажной школе с толстыми кирпичными стенами. Тогда это было уездное училище, и проучился мальчик в нем пять лет. Учителя запомнились ему как люди злые и жестокие; и только один из них, по фамилии Гребнев, оказался подлинным педагогом. Он заметил страстность натуры мальчика и быстро развивающуюся склонность к рисованию.
В 1-й начальной школе был ученик, о котором узнало человечество, и здесь скромный школьный учитель поднялся над бурсацкой рутиной и совершил педагогический подвиг. Знал ли он, что ученик станет великим? Скорее всего нет. Он просто увидел в мальчике доброе зерно и сделал все, что мог, чтобы оно дало ростки.
Город, в котором вырос Суриков, приобрел новую славу в революционные годы, потом в годы войны с фашизмом и больше всего в послевоенные пятилетки, когда он стал пристанью романтиков великих строек, городом ученых и студентов, химиков и металлургов, машиностроителей, речников. Маленькая начальная школа, расположенная на бойком месте, рядом с главным городским проспектом, принимала ребят, приехавших с разных концов страны, и была постоянно на виду.
Здесь с тех пор дают свои первые уроки девушки из педучилища, и наблюдательные методисты стали постоянными посетителями школы. Не каждый учитель мог здесь работать, а только тот, кто отвечал высоким требованиям, приобретал среди педагогов заслуженную известность.
В 1947 году, в прошлом учитель, а тогда уже поэт и журналист, Игнатий Рождественский «ради нескольких строчек в газете» оказался на берегу Енисейского залива в пол яр ном поселке с негромким названием Гольчиха. Это, если быть точным, островок между речкой с тем именем и бескрайним разливом енисейских вод. И здесь, в однокомплектной сельской школе для маленьких ненцев он встретил молодую учительницу, о которой стоило написать.
Очерк под названием «Учительница из Гольчихи» мелькнул на страницах краевой газеты, ушел в толщу подшивок, но потом показался автору чем-то примечательным и был перепечатан в 1954 году в книжке «Родные просторы».
А передо мной сейчас фотография семнадцатилетней девушки. Строгие черты лица, открытый лоб и гладкая прическа придают ей взрослость. В тот год она, студентка Игарского педучилища, дала свои первые уроки и впервые, ее назвали по имени и отчеству — Нина Тимофеевна;
Профессию свою она избрала серьезно и без больших раздумий, а во время первой практики твердо убедилась, что не ошиблась.
Хена Соломоновна — учительница, у которой ей приходилось давать первые уроки, — придирчиво требовала собранности, четкого порядка.
— Не люблю беспорядочных! эта фраза надолго запомнилась. Почему-то очень хотелось, чтобы учительница была ею довольна. И когда это удалось, Нина Тимофеевна поверила в свои силы.
Училась она старательно и по пути в Гольчиху чувствовала себя прямо-таки переполненной знаниями по всем предметам, по методикам и педагогике. Хотелось вести красивые уроки, чтобы класс слушал как зачарованный, чтобы все было по правилам.
Но когда она увидела свой класс и провела первые уроки, что-то в ней изменилось. «Они же ничего не знают о большом мире, — с тревогой думала девушка. — Я говорю слова, а для них за этими словами ничего нет. И они, и их родители никогда не видели паровоза, ни завода, ни каменного дома, ни пшеничного поля... И кроме меня, им не от кого все это узнать».
И «Не они для меня, а я для них» — так, наверное, сложился окончательный вывод. Главной заботой стала не красота и не формальная правильность урока, а понятность, доступность. С болью и надеждой всматривалась она в лица маленьких северян: «Неужели не поняли?» И они поняли, почувствовали — сначала эту боль и надежду, эту заботу о них — и ответили на нее любовью и привязанностью, характерной для детей из глухих уголков.
Годы на Севере стали для Нины Тимофеевны незаменимой педагогической школой. Ведь ситуация, когда учитель произносит слово, а для ученика оно просто звук, не вызывающий в воображении никакого образа, встречается на каждом шагу в любой школе. А там, в далекой Гольчихе, это было особенно обострено, обнажено до крайности. И сухие педагогические термины «наглядность» и «доступность», и старое психологическое правило о том, что новый образ создается только на основе старых представлений, вдруг приобретали плоть и кровь, когда маленький Тенику Турутин рисовал паровоз на полозьях, а таежные сосны ниже деревенской избушки, которая получалась у него похожей на чум.
Нина Тимофеевна приобрела надежный иммунитет против всякого методического формализма. Для нее навсегда главным стало наблюдение за процессом усвоения, за каждым виточком развития ученика. А это заставляло видеть класс не только в целом, но и каждого ребенка в отдельности, с его своеобразным и неповторимым внутренним миром.
Север дал и гражданскую закалку. Когда закрутит ледяная снежная пурга в полярную ночь, человек может потеряться и погибнуть в двух шагах от дома. А у Нины Тимофеевны бывали дальние дороги. Поверх старенького городского пальто она туго повязывала шаль и накидывала тулуп, из-под которого выглядывали только кончики ног в меховых ненецких лунтаях. Оленьи нарты неслись в далекие стойбища — ведь учитель еще и агитатор.
К трудностям климата прибавлялась суровость тех лет: последний год войны, первые послевоенные годы. Но учительница выдерживала экзамены, которые задавала ей трудная молодость.
...Толина мама запыхалась по пути в школу. Глянула на мемориальную доску: «Суриков? Художник вроде бы...» Резко повернула кольцо в калитке.
— Похож на вас сын лицом,— сказала директор Нина Тимофеевна Куприна.
Что есть, то есть. Конечно, мальчик — не девочка. Но это вы напрасно... Он добрый, с ним ласково надо, а если так, то он конечно...
Она говорила долго, все повышая голос и ожидая, что ее прервут, возразят и тогда она «покажет». Но женщина за директорским столом терпеливо молчала и внимательно, изучающе смотрела на нее. Голос матери стал слабеть — говорить больше нечего, и она замолчала.
...К тому времени, когда Толя и Софа стали учиться в 1-й-начальной школе, у их директора Нины Тимофеевны был за плечами долгий трудовой путь, и «тридцать — не, больше» ей было только на вид. Работа на Севере, потом учительница начальных классов и завуч в 58-й красноярской школе и вот уже шесть с лишним лет в этой приметной школе с мемориальной доской на стене. Суриковская школа хорошо работала уже много лет, но до полной успеваемости было далеко. Этот невидимый барьер казался заколдованным, и всегда находилось обстоятельство, которое мешало его достигнуть. Как же сумели в Ростове-на-Дону? Немало методических нови
нок... Нина Тимофеевна внимательно фиксировала их, но чувствовала, что не в них главное. Присматривалась: «Неужели педагоги там лучше, чем ветераны суриковской школы? Нет подготовка, мастерство на том же уровне. В чём же дело?»
Нина Тимофеевна, с ее острым видением конкретного ребенка, расспрашивала о слабых учениках и на посещаемых ею уроках тщательно следила за их работой.
И вот, кажется; что-то уловила... Тон. Да, взаимоотношения учителя с отстающими учениками. Один момент так и остался навсегда в памяти...
Четвертый класс. Гришины глаза, фигурка — все выражает крайнее напряжение. Уже поднялось много рук, а он еще не поднял. Вдруг лицо его осветилось радостью — рука резко взметнулась вверх, он едва удержался за партой. Учительница сразу это заметила, с улыбкой кивнула ему:
— Отвечай, Гриша!
Но мальчик неожиданно сник. Случается же такое: только что понял, знал и вдруг забыл.
Нина Тимофеевна тогда переживала не меньше Гриши и подумала об учительнице: «Неужели упрекнет?» А учительница сказала опечаленно, но без раздражения.
— А я так было обрадовалась, что ты поднял руку. Но ты вспомнишь, обязательно вспомнишь и еще ответишь на этом уроке.
И Гриша потом вспомнил и отвечал.
Домой Нина Тимофеевна ехала с новым чувством. Оно было сложным. Прежде всего появилась уверенность, что работа без второгодников — это не утопия, не удел избранных и не фокусы очковтирателей. Было и радостное ощущение совпадения своих, давно выношенных мыслей с тем, что она видела, слышала и читала в последние дни. Нельзя сказать, что пути решения проблемы стали вдруг ясны, но появилось твердое убеждение, что известно общее направление, а конкретные детали будут найдены всем коллективом школы.
Учить ребенка самостоятельно мыслить, шаг за шагом развивая эту способность. Думать не только об усвоении материала, а о всемерном развитии познавательных способностей. И чтобы усилить эти развивающие возможности обучения, взять нужное из экспериментов ученых, не ломая сложившейся системы работы.
А слабый ученик? Его слабость тоже прежде всего в том, что он отстал в развитии и поэтому его интерес к учению ослаб; он не успевает усваивать и быстро забывает многие факты и правила, стыдится своего незнания. А если будет больше ставиться мыслительных задач, где дело не столько в знании фактов, сколько в способности к логической операции? Ведь шансов на то, что он найдет решение и, как тот Гриша, вдруг радостно поднимет руку, станет гораздо больше. Несколько правильных ответов, и отношение к самому себе, к учению начнет меняться.
Вспоминались слова Эйнштейна: учить ребенка так, «чтобы ни на минуту не засыпала его любознательность».
Мысль снова возвращалась к взаимоотношениям ученика и учителя. Когда-то, во времена Сурикова, отстающего ученика грубо оскорбляли, ставили коленями на дресву, били по лицу. Прошло каких-то полвека после революции, и жестокая традиция, жившая тысячелетиями, ушла в такое далекое прошлое, что кажется страшной сказкой.
И все-таки не все бесследно ушло в прошлое. Разве мы никогда не навешиваем ярлыков тупиц на учеников, никогда не обижаем своим досадливым, раздраженным тоном ученика, который нас не понял? Нет, нужен только доброжелательный тон, чтобы ребенок во взгляде учителя, в его голосе чувствовал веру в него.
Думалось о семилетних мальчишках и девчонках, которые приходят в школу с солидной домашней подготовкой, умеют читать и писать, бойко говорить на самые «взрослые» темы, отчего учение в начальных классах им дается недопустимо легко, о тех, что учатся по привычке, по обязанности, без живого интереса к учению. И снова о слабых.
Достаточно ли глубоко мы изучаем конкретные причины отставания каждого из них? Не слишком ли шаблонный у нас к ним ко всем подход? Есть ли у нас система работы с каждым из них, не превращаем ли мы дополнительные занятия в натаскивание, которое отнимает так много времени и дает такой непрочный, поверхностный результат?
В одну из весен снова приходила в школу шумная женщина, которую мы знаем как Толину мать. Из рук учительницы получила табель и прочла: «Переведен в следующий класс». Невольно взглянула в сторону кабинета директора и сделала было шаг, но приостановилась в нерешительности, вдруг почувствовала стеснение и медленно пошла к выходу. По дороге она думала, что хорошо было бы однажды зайти к Нине Тимофеевне и наедине поговорить с ней вволю, по душам. О чем? Вообще о жизни.
Да, Толя не стал второгодником и полюбил школу и учителей. В больших синих глазах Софочки стал все чаще вспыхивать огонек живого интереса к знанию. С чего это началось? Может быть, с желания решить задачу,
Которую давали сильным ученикам, Леночке, например?.. А может быть, с того, как Тенику Турутин нарисовал паровоз на полозьях? Когда в школьной практике достигается успех и в развитии ребенка что-то меняется к лучшему, трудно найти единственный источник. Разве и что просто напомнить о творцах этого успеха.
...Мне пришлось перебирать почту Нины Тимофеевны — Это большая стопа разноцветных конвертов и открыток.
Вот, кстати, письмо Турутина он окончил ленинградский вуз и теперь у себя, на Таймыре, преподает литературу, а незабываемую Нину Тимофеевну поздравляет со званием заслуженной учительницы. Рядом тоже поздравление от двух бывших учениц: «Мы и не сомневались, что Вам присвоят самое высокое звание». Тут же открытка из Игарского педучилища народов Севера: девушки создают там музей трудовой славы и просят прислать фотографию и письмо...
Больше всего писем адресовали депутату краевого Совета Н. Т. Куприной. Писали избиратели, просили поддержки в самых разнообразных делах, начиная с производственных и жилищных и кончая семейными. Учителя, работники роно и руководители предприятий края обращались к Нине Тимофеевне как к секретарю постоянной комиссии совета по народному образованию. Давали разъяснения по организации подвоза детей в школы, по работе пришкольных интернатов.
Есть также переписка особого рода. Ее можно назвать методической. Это письма из Кежмы, Богучан, Абалакова— из многих мест, где Нина Тимофеевна бывала на уроках, выступала на семинарах. Просят прислать брошюру «Школа в борьбе за полную успеваемость». Здесь же письма издалека: кто-то слышавший доклады Нины Тимофеевны на республиканских Педагогических чтениях, запрашивает сборник «Воспитание и обучение в начальной школе». В ответ отложена книжка в серой скромной обложке.
...На обратном пути, переезжая на троллейбусе новый мост через Качу, я думал о том, что видел в семье Нины Тимофеевны. Муж — инженер, две дочери — старшеклассницы. Чувствовалось, что дома многое привыкли делать без мамы: принимая гостя, ни о чем у нее не спрашивали. Кира кончает одиннадцатый класс и мечтает стать врачом, а Оля после восьмого класса просилась в педучилище, но она показалась маме слишком юной для студенческой жизни и вот учится в девятом классе — где-то впереди вырисовываются для нее контуры здания пединститута. Дочери избирают профессии, которые так близки их маме.
Запомнилась мне линогравюра под стеклом, висящая рядом с книжным шкафом: быстрые олени бегут навстречу северному сиянию. Я подумал, что мне пришлось по-
знакомиться с человеком, в жизни которого очень мало случайного: все просто, цельно и в то же время романтично, как в этой гравюре.
Юная учительница из Гольчихи стала мастером своего трудного дела, депутатом — человеком, очень нужным многим людям. Вначале были олени, причудливое свечение неба, чумы и дыхание пурги. Она смело шагнула навстречу этому. Потом внешние приметы романтики исчезли, но самое важное сохранилось и окрепло — умение и желание идти всегда навстречу трудностям, всегда вперед. Кажется, что в ее душе олени продолжат свой бег и всегда будет жить радость движения сквозь ветры.
В. Трояновский
г. Красноярск
Весенним утром двадцать второго года, неподалеку от глухой деревеньки, по глинистому косогору бродили двое подростков, собирая лебеду. Тот, что был пониже ростом, уже не раз спотыкался в борозде. Силы оставляли его, и старший боялся отходить далеко от дома: упадет — не донести одному.
— Потерпи, потерпи, братик, — уговаривал он. — Вот напечет мать лепёшек — сразу полегчает. А к осени свежего хлебца наешься и в школу побежишь...
Страстотерпцы несказанно обрадовались более широкой, чем другие, меже: на ней шелестела лебеда погуще. Сухой бурьян скрывал в себе крохотные семена, похожие на маковые росинки. Подростки, щупали узелочки, в которых явственно обозначались спасительные зернышки. Будут лепешки! Правда, черные и жесткие, не такие духмяные и вкусные, как хлебный каравай, что ели в прошлом году, но все же полезные.
Когда приблизились к деревне, старший оглянулся и воскликнул:
— Глянь-ка, братик, какая баская дуга!
Меньшой глянул на радугу, сверкавшую всеми цветами, неловко шагнул и опять споткнулся. Голова затуманилась, круги поплыли в слезящихся глазах. То ли от щемящего голода, то ли от немыслимой красотищи, полыхавшей вдали...
Мне вспомнилась та лихая година, когда нынешней весной довелось ехать в знакомый с детства край. Автобус катился по широкому шоссе. Под его мерное покачивание думалось легко, наплывали далекие и до боли близкие картины прошлого.
И еще вспомнился один из тридцатых годов, когда я начинал самостоятельную жизнь школьным учителем в марийской деревне. Случилось мне тогда услышать шутливо-ироническую фразу, сказанную по-русски: «Бог сотворил небо и землю, а черт — нашу губернию».
— А в ней марийскую деревню, — с грустью сказал мой собеседник, пожилой крестьянин, по-своему дополнив известную в этих местах пословицу.
Позже я не раз слышал ее в Сибири и Забайкалье, переиначенную на тамошний лад (про Иркутскую и Читинскую губернии). В ней сказывались отчасти недовольство жестоким климатом, частично неустроенность быта. Но никогда поговорка не производила на меня такого сильного и горестного впечатления, как в тот раз, в марийском селении. Вероятно, потому, что крестьянин вложил в нее не пренебрежение к климату —он не плох у нас в Поволжье, — не оторванность от центра России, а Недовольство низкой культурой деревни.
Правда, за недолгие мирные годы были сделаны определенные шаги вперед, от сохи к трактору и комбайну, шло становление только что появившихся колхозов. И все же культурное, строительство, по сути, лишь разворачивалось. Клубов почти не было, редкие избы-читальни. освещались керосиновыми лампами. Электричество появилось в отдельных крупных селах. Радио... помню, в квартире моего коллеги по школе нащупывали какой-то иголочкой «говорящую точку» детектора.
И не сумел я тогда как следует ответить старому крестьянину, повидавшему в солдатской молодости «культурные края». Растерялся. Пробормотал только горьковские слова: все познается в сравнении. Мол, было еще хуже. Вспомни-ка голодные годы...
А вот теперь для сравнения будет уместным привести хотя бы два примера. Не только для моего старого знакомого— он жив по сию пору, — но и для его детей и внуков.
Сначала процитируем дореволюционную книгу доктора медицины М. Кандаратского о признаках вымирания марийцев: «Печально настоящее этой народности, печально прошедшее и еще печальнее будущее. До настоящего времени, а может быть, и до конца существования этого племени, что очень вероятно, одна только непроглядная темь беспробудной ночи, и впереди не сияет спасительный луч зари новой жизни...»
Рядом реальный факт: недавно учительница-марийка Е. М. Иванова на Педагогических чтениях в Москве выступила с двумя докладами: «Работа по развитию речи на уроках марийского языка и литературы» и «Осуществление связи обучения и воспитания на уроках родного языка и во внеклассной работе». Доклады были одобрены в Академий педагогических наук.
Сопоставим эти два полярных примера и увидим, какой разительный контраст они представляют, красноречиво подчеркивая, что было и что стало в нашем лесном краю. В маленьком штрихе из жизни марийской учительницы видно значительное достижение нашего времени. Не в обиду будь сказано покойному ученому (он писал не в упрек народу, а с превеликим сожалением о нем), страшное предсказание его, к счастью, не сбылось. Какая уж тут непробудная ночь, когда из марийцев выходят академики и профессора, в республике работают два института, десятки техникумов и училищ, сотни школ. Песни и танцы народа передают московское радио и телевидение... Недавно Марийская АССР была отмечена высокой правительственной наградой — орденом Ленина.
...«Торъял»—по-русски старая деревня. С некоторых пор к этому названию прибавили слово «новый». Но по-настоящему новым село стало лишь за последние десятилетия. Теперь это столица района. На видном месте в центре села стоит средняя школа, в которой уже много лет работает вместе с другими учительница с простой фамилией Иванова.
Если каждый человек—целая повесть, то какая же вместительная эпопея — учитель! Его жизнь имеет бесчисленное множество ответвлении, продолженных самостоятельным трудом повзрослевших воспитанников. Писать об учителе трудно, если к тому же сам испил чашу
радости и хлебнул лиха его призвания. Но писать об Ивановой и легко, потому что ее дела видны на каждом шагу. Удивляешься, как она успевает так много делать, всюду бывать, какой заряд энергии заложен в ее существе.
Уже по дороге мне рассказывал о ней инструктор райкома партии Андрей Михайлович Медведев. Отзывался как о замечательном педагоге, которого все дети любят, о душевном человеке, близко к сердцу принимающем нужды людей, о настоящей коммунистке По пути с автобусной остановки я разговорился с электриком местного сельхозотделения. Он полюбопытствовал, о ком из учителей буду писать.
— А о ком бы стоило? вопросом на вопрос ответил я.
— Напишите, пожалуйста, об Ивановой Елизавете Михайловне, — очень тепло попросил электрик. — Изо всех учителей — она. Не ошибетесь... — И рассказал, где ее дом, если не застану в школе, что, впрочем, по его словам, редко бывает.
Думается, следует опустить описание уроков, хотя известно, что они — основная форма учебно-воспитательной работы в школе. Именно потому, что это главный вид педагогической деятельности, ничего, кроме бледной схемы, не получится в его кратком изложении. Ведь каждый урок интересен своеобразием. Это только у «сухарей» все часы — близнецы-братья. Гораздо важнее подчеркнуть, что для Ивановой нет нераскрывающихся ребячьих сердец, и рассказать, как она находит к ним ключик. Вот уже поистине, ученик — не «вещь в себе», над которой так неудачно бьются некоторые горе-учителя.
Для нее нет безнадежных учеников и тем более дремучих тупиц. Думаю, что секрет успеха Елизаветы Михайловны прежде всего в неустанном познании ума, характера, психологии ребенка, в доскональном знакомстве с нравами, бытом детей. Чтобы превосходно разбираться в их наклонностях и стремлениях, надо слиться с интересами школьников, знать их жизнь как свою собственную. Для настоящего педагога каждый ребенок — открытие, если хотите, чудо природы и общества. Важно заприметить и пробудить к развитию все хорошее, что порой дремлет в душе маленького человечка глубоко под пластами равнодушия или сверхраннего зазнайства, детской бравады или, наоборот, ленивого самоуничижения. Елизавета Михайловна примечает, будит, находит. Она использует все, если можно так выразиться, подручные средства, да пожалуй, любое из средств для нее и становится подручным.
— Выступите с концертом, Алексей Искандарович. Дети будут рады. Сами увидите.
Заслуженный деятель искусств республики тоже когда-то был подростком. Ну как откажешь, ведь от имени детей просят. И времени в обрез, но приходится.
Не этот ли концерт заразил нынешних студентов консерватории Лизу и Галю. Смирновых любовью к музыке? Да разве только их одних!..
Или марийский поэт Данилов. Прибыл в родные места после учебы в Москве. Приехал на отдых, ему предстояло работать в редакции республиканской газеты.
Иванова всегда в курсе событий, ребятишки информируют о новостях. И тут успели шепнуть: гостит у родных писатель Борис Данилов.
— Борис Григорьевич, неужели вы обойдете наш райцентр? А в нем школу? — спрашивает педагог приезжего после разговора с детьми. — Вы же знаете: школа — светильник разума. А мы знаем, что вы — поэт, и помним кредо Маяковского:
...Светить —
и никаких гвоздей!
Вот лозунг мои
и солнца! —
Так кажется?
— Кажется, так, — смеется Данилов.
— Какой же вывод напрашивается? — задает учительница наводящий вопрос.
— Приду, непременно приду, Елизавета Михайловна,— сдается отпускник.
И пришел. И читал стихи. Много читал. И стал этот день не похож на другие. А. для любителей словесности и вовсе был праздником. По крайней мере, многие вспоминают его, хотя прошло уже несколько лет после встречи с поэтом.
И как знать, может, это памятное событие возбудимо у Толи Иванова страстное желание самому попробовать силенки в сочинительстве. И не просто сочинять стихи, а увлечься их музыкой, чтобы увлечь других. Словом, стал он «петь свои стихи». А потом пришли и серьезные мысли о словотворчестве, поддерживаемые учительницей.
Елизавета Михайловна руководит марийским литературным кружком. Ее юные друзья регулярно слушают литературные радиопередачи. И если известный в республике поэт Валентин Колумб выступает с анализом стихов школьников, будьте уверены — новоторьяльцы не пропустят ни одного слова.
В одном из классов множество фотографий. Нет, это неординарная школьная Третьяковка, не репродукции картин. На снимках — сцены из спектаклей республиканских театров с участием земляков-новоторьяльцев.
В Йошкар-Оле около десяти заслуженных и народных артистов Марийской АССР, родившихся в здешнем районе. Как поется в популярном фильме: «От артиста из народа —до народного артиста». Такой путь крестьянского сына— это и тема интересной беседы.
К Елизавета Михайловна использует и этот материал в непитательных целях. Многих популярных артистов она знает лично, переписывается с главным режиссером Марийского государственного театра имени М. Шкетана, получает советы для школьного драмкружка.
В республиканском центре была впервые поставлена национальна я опера «Акпатыр», по драме основоположника марийской литературы С. Г. Чавайна. Новоторьяльгские кружковцы разузнали содержание оперы (некоторым школьникам удалось побывать тогда в городе), заинтересовались, кто играл главную роль, решили посвятить жизни и творчеству Чавайна вечер КВН — у них есть такой клуб, благодаря заботам Е. М. Ивановой. Обшарили школьную и районную библиотеки, нашли многие материалы о поэте и драматурге.
В КВН участвовали две команды из седьмых и восьмых классов. Как водится, соответственно разделились и болельщики. Дотошно допытывались, какие пер-
вые произведения были написаны классиком, в каком его произведении создан образ революционера. Звучали любимые песни Сергея Григорьевича. Читались стихи на русском и марийском языках. Прослушивались пластинки с произведениями композиторов на слова поэта.
— И этот вечер был не похож на другие. А это, пожалуй, главное в работе с детьми,— рассказывает заместитель директора школы Баженова. — И не только мароведу Елизавете Михайловне сослужил он пользу, но и, безусловно, другим учителям, не говоря уже о школьниках. Лучше, чище душой, внимательнее друг к другу становятся ребята, соприкасаясь с произведениями высокого искусства.
Разумеется, не все гладко в работе учительницы. Ей, например, никак не удавалось наладить деловые связи с Союзом художников республики. Но Е. М. Иванова и тут добилась определенного успеха. Такой у нее характер — доводить дело до конца.
Трудно сказать, чего больше в нем, в этом характере — природной мягкости шли обретенной настойчивости. Характер складывался в нелегких обстоятельствах. Жизнь не всегда баловала Лизу Трофимову. Побаюкала в детстве, а потом поставила перед бедой: семья осталась без отца. Мать — малограмотная крестьянка — все силы отдавала воспитанию шестерых дочерей. К тому времени Лиза уже связала свою судьбу с книгой, любимый предмет ее в школе — литература. Через несколько лет по рекомендации школы выпускница идет на годичные курсы учителей немецкого языка — ощущалась острая нужда в них. Но началась война, занятия на курсах продолжались восемь месяцев, и семнадцатилетняя девчушка стала учительницей.
Потом занятия в учительском институте и одновременно работа, четыре года преподавания в школе и, наконец, в 1951—1953 годах завершение педагогического образования. Между прочим, заметим, что из шести дочерей крестьянки Трофимовой трое стали учителями, из них двое, Зинаида и Елизавета, уже получили почетные звания.
Елизавета Трофимова, теперь Иванова, ведет русский, марийский и немецкий языки. Работала и завучем в недавнем прошлом. Последние двенадцать лет трудится в одной школе.
Здесь, в Новом Торьяле, вступила в партию, уже дважды избиралась в состав райкома. Руководит секцией марийского языка и литературы, в обществе «Знание» читает лекции на различные темы, в частности на атеистические. Надо сказать, что в районе заметно еще тлетворное влияние сектантов, и против них направлена деятельность учительства. Вместе с преподавателем химии Н. А. Онучиной Елизавета Михайловна разоблачает невежество религиозников. В этом ей помогают члены химического кружка, которые ставят опыты в колхозных клубах. Если в прошлые годы некоторые ребята не приходили в школу в дни религиозных праздников, носили на шее крестики, то теперь этого нет.
... Я вижу детей, окруживших заслуженную учительницу Школы РСФСР. Ребятишки наперебой спрашивают об уроках и занятиях в кружках. Их щебетание веселит педагога.
Дети хорошо и опрятно одеты. Здоровый цвет лица говорит о добром питании. Мне довелось в те дни побывать в местном колхозе «1 Мая», председатель которого ознакомил нас с ростом экономики артели. Доходы от животноводства за последние три года увеличились в пять раз почти на сто голов возросло колхозное стадо.
Вроде бы и незачем писать об этом, если темой избрал работу учительницы. Но председатель другого мнения.
— Э, нет, без помощи таких общественников, как Елизавета Михайловна, нам бы не поднять сознательность артельщиков, не привить школьникам настоящую любовь к земле, — рассказывает он. — Школа, по-моему, растет вместе с благополучием деревни.
Думается, что большая правда заключена в этих словах. Эту Мысль превосходно понимают передовые люди нашего просвещения. Ради счастья народа они тратят энергию в классе, жертвуют отдыхом после уроков. Мне вспомнился, опять-таки по ассоциации, давно прочитанный рассказ «Часы отдыха учителя Коржика». Какая разница между жалким существованием горьковского персонажа и полнокровной жизнью нашего учителя! Не опускаться до уровня обывателя, а стремиться поднять крестьянскую массу до степени развития интеллигенции — вот чем живет Е. М. Иванова, деревенская учительница, автор школьной программы и учебника по
марийской литературе. Ее педагогический талант и знания, неизбывная энергия коммунистки-общественницы — вклад в сельскую новь.
Давно не слышно в наших краях обветшалой пословицы о том, что бог сотворил нёбо и землю... Творцы своего счастья живут на самой земле.
...Весенним утром над Новым Торьялом шел благодатный дождик. Вдруг на небе засверкала семицветная радуга. Веселая стайка ребятишек припустилась бежать к школе. На этот раз радуга-дуга показалась мне символом расцвета народных талантов.
С. Брыляков
Марийская АССР, с. Новый Торьял